Маркс и Энгельс
Шрифт:
Одно открытие влекло за собой другое.
В конце концов, думал Маркс, подыскивая простые, понятные образы для своей книги, первоначально различие между носильщиком и философом было менее значительно, чем между дворняжкой и борзой. Пропасть между ними вырыта разделением труда.
Подойдя к книжной полке, Маркс отыскал томик Фергюсона, учителя Адама Смита. Перелистав давно знакомые страницы, Карл остановился на следующей фразе: «В такой период, когда все функции отделены друг от друга, само искусство мышления может превратиться в отдельное ремесло».
В памяти Маркса вставала вся история формирования
Маркс далее писал, что разделение труда создало касты и принизило судьбу рабочего.
«Труд, — писал Маркс, — организуется и разделяется различно, в зависимости от того, какими орудиями он располагает. Ручная мельница предполагает иное разделение труда, чем паровая…
Машина столь же мало является экономической категорией, как и бык, который тащит плуг. Машина — это только производительная сила. Современная же фабрика, основанная на употреблении машин, есть общественное отношение производства…»
Прудон в наивном невежестве утверждал, что металлы золото и серебро были избраны как деньги по воле государей.
Маркс опровергал это ясными выводами своей всепроницающей аналитической мысли. «Деньги — не вещь, а общественное отношение», — заявлял он.
О коммунистической, конечной цели думал Маркс, когда доказывал, что правильная пропорция между предложением и спросом, о которой писал Прудон, станет возможной только в будущем. Буржуазия, ни с чем не считаясь, хищно стремится к прибылям. Она вслепую кидается навстречу сменяющимся непрерывно процветанию, депрессии, кризисам и подъемам и снова застою.
Ненаучной, мелкой, даже жалкой была та часть книги Прудона, где он выступал как философ. Эта область знания была наиболее изучена Марксом. Бели к экономической науке он вплотную подошел недавно, хоть и отдался ей с присущей ему страстью и проник в самые недра, то философии он посвятил много лет, не одну бессонную ночь и неизмеримое количество умственной энергии.
Сначала подчинившись Гегелю и затем Фейербаху, этому «материалисту снизу и идеалисту сверху», потом преодолев их и поднявшись над ними, Маркс определил, куда и как надо идти в теории и практике. Прудон же беспомощно барахтался в философских учениях и повторял с обычной самоуверенностью идеалистический постулат, что мир действительности является следствием мира идей.
Рядом с Марксом, который, подобно орлу, поднимающемуся в поднебесье, мог единым взором обозреть огромные пространства, Прудон, человек, стоявший по своему развитию выше многих людей своего времени, выглядел тем не менее лишь петухом, не имевшим мощных крыльев — той силы, которая дала бы ему возможность взлететь.
Это был неравный бой. Маркс шутя сбивал спесь с важного и самоуверенного Прудона.
Глубокая убежденность, опиравшаяся на знания, анализ, кругозор делали Маркса скромным. Прудон
Маркс, безукоризненно владевший диалектическим методом, понимал, что во всяком зле в какой-то мере может быть добро и в добре — зло. В каждой странице истории Маркс находил положительные и отрицательные стороны.
Он тщательно следил за всеми процессами становления и постепенного укрепления буржуазии. В рамках одних и тех же отношений одновременно воспроизводятся и богатство и нищета. По тем же законам внутри буржуазного общества появляется и новый класс — пролетариат, а вслед за этим развивается неизбежная борьба между этими двумя классами. Экономисты являются в эти годы теоретиками буржуазии, коммунисты и социалисты — теоретиками пролетариата.
«…Но по мере того как движется вперед история, — отвечает Маркс Прудону, — а вместе с тем и яснее обрисовывается борьба пролетариата, для них становится излишним искать научную истину в своих собственных головах; им нужно только отдать себе отчет в том, что совершается перед их глазами, и стать сознательными выразителями этого. До тех пор, пока они ищут науку и только создают системы, до тех пор, пока они находятся лишь в начале борьбы, они видят в нищете только нищету, не замечая ее революционной, разрушительной стороны, которая и ниспровергнет старое общество. Но раз замечена эта сторона, наука, порожденная историческим движением и принимающая в нем участие с полным знанием дела, перестает быть доктринерской и делается революционной…»
Маркс писал «Нищету философии» на одном дыхании, весь охваченный нахлынувшими мыслями.
Женни называла это творческой лихорадкой. Так оно и было на самом деле. Карл пожелтел от напряжения и долгих часов работы без свежего воздуха. И все-таки писал он необыкновенно быстро, поражая этим Энгельса. Обычно придирчивый к себе, он опять и опять переписывал и откладывал уже сделанное, а неудовлетворенная мысль его проникала все глубже и глубже в суть вопроса.
В смысле требовательности к себе Карл походил на средневекового поэта, о котором рассказывали, что он писал за столом, имевшим сто ящиков. Каждый раз, дополнив или исправив сонет, он перекладывал его дальше и считал оконченным лишь тогда, когда вынимал его из сотого ящика.
Давно уже спал Брюссель. На ратуше часы пробили три раза. Маркс все еще сидел за письменным столом. Женни поднималась с постели, на цыпочках входила в кабинет мужа и садилась подле него. Свет лампы падал на склоненное лицо Карла, на его усталые веки. Женни вглядывалась в каждую новую морщинку на его лбу, вспоминая, когда она появилась впервые. Ей казалось, что в суете, в повседневных заботах она недостаточно уделяет ему внимания.
Нередко Карл работал до рассвета.
В то время как Прудон с присущей ему самоуверенностью заявлял, что фабрика впервые возникла в результате простого сговора тружеников средневековых цехов, Маркс, опровергнув это, доказал, что не цеховой мастер, а предприниматель-купец стал ее хозяином.