Маркс против марксизма
Шрифт:
Не превосходство материального над духовным, а их примирение, синтез на базе «общественно-человеческой жизнедеятельности» — вот что Ильенков воспринял от Маркса и попытался внести в русскую философию, повернув тем самым ее проблематику в сторону не потусторонней, а земной жизни человека. При этом он отказывался видеть в таком повороте переход на позицию позитивистской науки с ее некритической фетишизацией наличной действительности. Позитивизм не видит в вещи ничего, кроме самой вещи, не обнаруживает за ее внешней предметностью никакого идеального начала, никакой человеческой субъективности и универсальности. Но тогда утрачивается и какая-либо историческая перспектива развития. Мир предстает как процесс трансформации обезличенных, овеществленных социальных структур и институтов, как совокупность лишенных человеческого содержания и присутствия квазиприрод-ных
Антитезой этому миру может быть только сам человек, взятый в аспекте своего не биологического или психического, а общественноисторического бытия, т. е. как свободно действующий и мыслящий субъект истории. Именно такого человека и защищал Ильенков в борьбе с «некритическим позитивизмом» буржуазной философии. Он, разумеется, — не враг цивилизации, но отказывался видеть в ней последнюю истину человеческого существования в мире. Глубинный пафос его философии — защита культуры, человеческого духа перед лицом обезличивающей и обездуховляющей власти цивилизации, нашедшей свое отражение в позитивистской науке. В таком качестве он, конечно, — не просто марксист, но и типично русский философ.
Теперь понятно, почему власть, декларировавшая на словах свою приверженность марксизму, была столь неблагосклонной к Ильенкову. Она и сама была позитивистской, «буржуазной» по своему менталитету, ориентированной на чисто внешние и абстрактные — технико-экономические и великодержавные — цели развития, но никак не на цели культуры — свободного развития человеческой личности. Человек для нее — орудие в руках государства, эффективный работник или во вторую очередь потребитель, но не духовно самостоятельное существо. Это еще не буржуазная цивилизация в чистом виде с ее предельной рационализацией жизни, но нечто, приближающееся к ней. Ильенков остро чувствовал антигуманную, бездуховно-утилитарную сущность системы, ее, если угодно, механистическую природу, равнодушную к каким-либо проявлениям человечности, но объяснял это не ее социалистичностью, а, наоборот, ее разрывом с социалистическими целями и идеалами, нарастающими в ней элементами «буржуазности». Живи он при капитализме, он чувствовал бы то же самое и, может быть, еще резче. И сегодня, будь он с нами, расхождение между нынешними рыночными реформаторами и прежними номенклатурными партократами воспринималось бы им как менее значительное явление по сравнению с чуждостью тех и других культуре и духовному развитию.
В моем изображении Эвальд Васильевич предстает, похоже, как последний марксист-романтик, рыцарски отстаивающий высокие и гуманные идеалы культуры в мире, где все большую силу набирают идолы цивилизации. Но таким, как мне кажется, он и был в действительности. И как русским дореволюционным философам не удалось сдержать напор этой цивилизации или хотя бы облагородить ее посредством христианских ценностей (в русской революции, которая смела их, цивилизация предстала в своей самой грубой, варварской, языческой форме), так и Ильенков не смог посредством диалектической логики предотвратить победу буржуазно-рассудочного «духа» в теории и на практике. Где они сегодня — его ученики и поклонники? Кого можно назвать продолжателем его дела? Иных уж нет, другие соревнуются на ниве изобличения научной несостоятельности марксизма, третьи давно сменили диалектического журавля на позитивистскую синицу и прилагают все силы для утверждения «буржуазного духа» в общественном сознании.
Эпоха возвышенного гегельянски-марксистского донкихотства закончилась, началась эпоха меркантильно расчетливых, буржуазно рассудительных Санчо Панса. Этим уж точно никакая диалектика не нужна (как, впрочем, и культура). В стране, не прошедшей до конца стадии цивилизации (или, проще, капитализма), марксизм или близкая ему по духу философия заведомо обречены: они либо вырождаются в пошлую и вульгарную официальную демагогию, либо замыкаются в «чистом творчестве» своих отдельных честных и преданных последователей, каким, собственно, и был Ильенков. К сожалению, такое творчество оказывается часто далеким от жизни, теряет связь с ней, обретает налет сектантства. Ильенков и производил впечатление человека «не от мира сего». Он был подвижником учения, не просто вышедшего из моды, но оказавшегося преждевременным в исторических обстоятельствах своей страны. Можно видеть в нем человека, отставшего от времени, я же вижу в нем того, кто разошелся с ним, пытаясь слишком далеко заглянуть в будущее. Потому и оказался он в непримиримом конфликте с настоящим.
Своей жизнью и судьбой Ильенков
Бег на месте Бориса Славина
Я с большой симпатией отношусь к автору критической статьи обо мне Борису Славину [119] . Надеюсь, и он не испытывает по отношению ко мне негативных чувств. Разделяю вместе с ним принцип, которым, как мне кажется, он руководствовался при написании своей статьи, — «истина дороже дружбы». Думаю, ему близок и другой принцип — «истина рождается в споре». Спор позволяет приблизиться к истине, после чего только и можно судить о том, кто из спорящих ближе к реальности.
119
См. Славин Борис. Бегство от реальности, или Новая теория социализма Вадима Межуева. Журнал «Альтернативы». 1999. № 4.
К сожалению, спорить мы не умеем, не приучены к этому. Мы не спорим, а выносим друг другу обвинительный вердикт — окончательный и не подлежащий обжалованию. По привычке, доставшейся нам в наследство от прошлого — от нашей недавней борьбы с нашими «идейными противниками», которые, как известно, всегда были не правы, спор у нас превращается в критический разнос, в безапелляционное осуждение оппонента. Когда читаешь о себе «Межуев не понял», «он не хочет замечать», «он не смог детально разобраться» и пр., как-то пропадает желание спорить. Ну, раз не понял, значит, не дано. Свое несогласие со мной Славин выдает за доказательство ошибочности моих взглядов, что объясняется то ли моим недопониманием Маркса и Ленина, то ли тщеславным желанием подправить Маркса, создать собственную теорию социализма. Справедливости ради отмечу, кое с чем в моей статье Славин соглашается, но согласие это касается самых общих мест и не распространяется на то, ради чего она написана. Славин даже излишне комплиментарен в мой адрес (за что, конечно, я ему благодарен), но от некоторых комплиментов хотелось бы уклониться.
Прежде всего по поводу моей якобы претензии на создание новой теории социализма. У меня была куда более скромная задача — попытаться отделить социалистическую идею, как я ее вычитал у Маркса, от существовавшей у нас экономической и политической реальности, с которой ее обычно отождествляют, или, проще, от «реального социализма», если кому-то так нравится называть это время. В таком отождествлении и состояла главная ложь сталинизма, которую сегодня одни повторяют с целью защиты сталинизма, а другие — с целью дискредитации социализма. Не хотелось бы уподобляться ни тем, ни другим. Возможно, Сталин и верил в построенный им «социализм», но почему мы должны верить Сталину? Почему сталинский миф о «построенном социализме», ставший официальной идеологией, должен приниматься нами на веру? С этим мифом и надо разобраться в первую очередь, если мы, конечно, не хотим под видом социализма вернуться в прошлое.
Возможно, Славин согласится с такой постановкой вопроса. Он не согласен лишь с тем, как я понимаю социализм, называя это понимание «методологически ошибочным». Не стану останавливаться на всех его частных замечаниях (для ответа на них потребовалось бы много времени и места), остановлюсь лишь на главном (точнее, на том, что Славин считает главным для меня) — «преувеличении идеальной стороны в трактовке социализма». Как я понял Славина, он ставит мне в вину: 1) отождествление социализма с культурой, 2) отождествление культуры с духовной сферой. Из этого следует якобы отрицание мной материалистического понимания истории, экономического развития капитализма и классовой борьбы пролетариата. Такой вот критический пассаж, над смыслом которого я долго ломал голову.