Маркус и Сигмунд

Хагерюп Клаус

— У меня только один вопрос, — прошептал Сигмунд. — Кто здесь кто?

Монс снял пластырь с пирсинга и надел новый костюм. Вместо серых брюк, белой рубашки и коричневых туфель он надел рэперские штаны, «кенгурушку» и белые кроссовки. Вязаную шапочку он держал в руках, как напоминание о старом образе.

— Но, Маркус, — сказал он, — почему ты…

— Я просто подумал… чтобы ты не чувствовал себя в стороне, — сказал Маркус. — Я не знал, что ты…

— А я подумал, мне это пойдет к пирсингу, — сказал Монс. — И еще я очень хотел… быть как ты.

— Вам это удалось, — сказала Муна.

— А ты похож на Монса, — заметила Эллен Кристина.

— Я так и хотел, — признался Маркус.

Кто-то в зале закричал:

— «Мэкакус М»! «Мэкакус М»!

— Осталась

одна минута, — объявила Муна.

— Вы готовы? — спросила Эллен Кристина.

Сигмунд поднял большой палец.

— Спасибо, Маркус, — сказал Монс.

— Не за что, — ответил Маркус.

Монс отдал ему вязаную шапочку:

— Это тебе.

Маркус надел ее.

— Спасибо.

— Не за что, — сказал Монс.

— «Мэкакус М»! «Мэкакус М»! «Мэкакус М»! — кричали зрители.

— Ну, вам пора, — сказала Эллен Кристина.

— Yo! — произнес Сигмунд.

— Заткнись, — сказала Муна и выключила свет.

Сигмунд первым вышел на сцену, потом вышли Монс и Маркус друг за дружкой. Публика вопила и хлопала, хотя было не совсем понятно, кто играет на ударных, а кто на басе.

Зал был набит битком, и Маркус заметил, что Бента стоит прямо перед сценой вместе с Беатой и ее парнем. Тут же стояли Воге и Петтер Фредриксен. Пер Эспен и Райдар забрались на шведскую стенку в самом конце зала. Маркус сел за ударные, а Воге крикнул ему:

— Удачи, господин Симонсен!

Но когда Петтер Фредриксен уколол его в плечо, он замолчал. Монс взял аккорд, Маркус ударил в большой барабан, Сигмунд открыл рот. Эллен Кристина включила магнитофон. Но было тихо.

Монс взял еще пару аккордов. Маркус начал отбивать ритм. Симунд открыл и закрыл рот, сделал пару шагов, но звука не было. Зрители начали беспокойно перетаптываться. Сигмунд начал отплясывать степ на авансцене, а за его спиной вверх-вниз запрыгал Монс. Эллен Кристина в растерянности увеличила громкость. Ничего не помогало. Со сцены доносились только мощные гитарные аккорды и парочка осторожных ударов по барабанам. Маркус оторвал взгляд от барабанов и посмотрел на публику, которая волновалась все больше и больше. Воге попробовал коротко похлопать, но его остановил Петтер Фредриксен. Эллен Кристина все стояла и крутила громкость. Муна высунула голову из-за кулис и что-то прокричала. Монс изо всех сил гремел на гитаре, а Пер Эспен и Райдар затеяли в задних рядах целый концерт художественного свиста. Сигмунд обернулся и слабо улыбнулся Маркусу, крутя перед зрителями задом. Свист распространялся по залу. Пер Эспен и Райдар сидели на шведской стенке и вопили от восторга. Сигмунд все еще смотрел на Маркуса. Он перестал плясать, а лицо его побагровело. Рот открывался и закрывался, как у аквариумной рыбки. Теперь Эллен Кристина тоже вышла на сцену. Она что-то прокричала. Зрители свистели и топали. Эллен Кристина растерянно посмотрела на Маркуса и показала на свой рот. Он понял, что она имеет в виду, но не хотел. Ни за что в жизни, подумал он и закрыл глаза. В этот момент он услышал сиплый, чуть испуганный голос с другой стороны сцены:

— Well, there's one for the money! Two for the show!

Маркус открыл глаза и встал из-за барабанов. Потом вздохнул и вышел вперед. Монс перестал петь. Маркус взял у Сигмунда микрофон, включил звук и открыл рот. Он не смог издать ни звука. Ему было нечего сказать. Он закрыл рот, потом снова открыл. Ничего не происходило. В конце зала кто-то засмеялся. Он не видел никого, кроме маленькой девчонки с черными волосами, пирсингом в одной брови и татуировкой в виде бабочки на левом плече, которая вышла на сцену, взяла микрофон и посмотрела ему в глаза. Потом начала читать:

— Если вышел выступать, нельзя молчать. Надо скакать, И искать, и кричать. Всем говори — ты свободен внутри, Но помни, что больно, уж Бента знает довольно. Не один ты грустишь, ты это знаешь, малыш. Улыбнись, и вперед! Теперь твой черед.

В зале было триста

шестьдесят два человека. Они сильно шумели. Теперь все замерли. Бента передала Маркусу микрофон и улыбнулась. В зале кто-то захлопал. Маркус открыл рот. Наконец-то слова появились:

— Я мал и глуп вполне, ноша не по мне, сижу, как в дерьме. Не могу говорить, когда хочется ныть, когда хочется выть. Не могу мечтать, не могу бежать, не могу плыть. Один в глубине… Не могу ползти, не могу идти. Что делать мне?

Он отдал микрофон Бенте. Она все еще смотрела ему в глаза, но больше не улыбалась.

— Ты там, где ты есть, ты там, а я — здесь. Нам дается с трудом жизнь, которой живем. Мы не снаружи и не внутри, в этой жизни с тобой мы не победим. И вряд ли найдем в ней прямые пути. Под одним дождем мы стоим, не вдвоем.

Она передала микрофон Маркусу, и, хотя взгляд ее был направлен на него, он понял, что она больше его не видит, а видит что-то другое, где-то очень-очень далеко. Он понятия не имел, что сказать, но знал, что почти понял то, чего раньше никогда не понимал. Он услышал собственные слова, которые шли совершенно непонятно откуда:

— Под одним дождем, и стоим мы вдвоем. Постарайся понять: червяк может летать! Туча может быть синей, дождь и солнце — красиво, Видел на картине. Все не так тоскливо, когда-нибудь будет терпимо. Помни об этом, и зима станет летом.

Она взяла микрофон, но уже не смотрела на Маркуса. Она смотрела в потолок, как будто могла разглядеть сквозь него небо. И хотя то, что она читала, звучало как рэп, Маркус знал, что она кричит:

— Не могу ждать — надо торопиться. Я всего лишь Бента, и, увы, девица. Не знаю, где нет, не знаю, где да, Не знаю зачем и не знаю когда. И скоро меня здесь не будет. Да, Я уже в пути, мне не долго идти. Мне больше уже не снести, Мне не остаться, и мне не уйти. Я даже не знаю, кто я такая. Скоро уеду — прощайте, все беды. Ну вот, я пошла, прощайте, пока!

Потом она отдала ему микрофон и спустилась со сцены, а Маркус кричал ей:

— Помни, сгорая, здесь друзья, здесь тебя понимают. И вот я кричу, сказать тебе хочу: Тебя люблю я, дай, тебя обниму я. Я тебя не забуду, лицо и голос со мной будут повсюду. И хотя я юнец, но скоро конец. Мне не расстаться, хочу с тобой остаться. Побудь со мной, иначе не с тобой… Не быть нам вдвоем под одним дождем.

И все кончилось. Маркус не слышал восторга зрителей. Он не видел Сигмунда, севшего за ударные и, по его собственному мнению, сыгравшего очень удачно. Он не видел Монса, потного и счастливого, спокойно стоявшего сзади и ритмично ударявшего по струнам. Он не видел Пера Эспена, который упал со шведской стенки. Он не видел Муну и Эллен Кристину, ликовавших за кулисами. Все, что он видел, — это лицо, которое стало неразличимым среди зрителей, но он знал, что она в зале и улыбается ему самой грустной на свете улыбкой.