Мародер
Шрифт:
И вот в этот самый, как и положено – прекрасный день, плохие предчувствия Ахмета оправдались. День тот начался вполне безмятежно; основные хозяйственные стройки века закончились, жрачки, по прикидкам, должно было хватить до следующего лета. Каждый день, бросив в сумку гвоздодер, Ахмет отправлялся посмотреть, где что плохо лежит. В тот день ему взбрело в голову посетить начисто растащенный “Орфей” – почему-то казалось, что там еще вполне реально что-то найти. Казалось совершенно зря, и с темнотой пришлось лечь на обратный курс, несолоно хлебавши. Чисто из принципа насобирал в битом стекле под перевернутыми витринами иголок, ниток и прочей бабской дряни. …Хуйня, пригодится. Ладно, все это хорошо – да только что-то темнеет, хрен че видно. Пора нах хаузе. На полдороге, у детской поликлиники, встретил знакомого еще с детства Витьку Коровякова. Тот, довольный жизнью, легкими зигзагами пересекал Советскую. Постучав радостно друг друга по спинам, присели на остановке у бывшего Ленинского – Витька сунул Ахмету теплую банку пива, на вскрытие возмущенно отреагировавшую фонтаном липкой пены. Витька был здорово пьян, на вопросы почти не отвечал, с пьяной настойчивостью приглашал Ахмета “зайти шашлыка похавать”.
– Корова,
– Ха… Не, Зян, ты точно… Больной ты, бля! На всю голову. Я же тебе говорю: ша-шлык. Из нар-маль-ной сви-ни-ны. Я сам, лично привез. Хрю – хрю, ферштейн?
– А мясо берете где? и привез на чем?
– Ну, Зянов, ты ваще. А я вот взял тебе все и рассказал, да? Ну ты это, типа самая ушлая рысь? Приходи, посидим с пацанами, пожрем, накатим. А че, откуда – какая на хуй разница.
Неожиданную сдержанность довольно болтливого по жизни Витька преодолеть все же удалось. Из обрывков информации помалу сложилась невнятная, но более-менее целостная картина: Витек с корешками набрели на небольшую жилку – сами собирали по брошенным квартирам разный электронный хлам – телевизоры, дивидишники, компьютеры, скупали за бесценок у коллег и обменивали эти бывшие ценности на мясо у жителей окрестных деревень. Видимо, жадность пересиливала у крестьян их природный здравый смысл, и они в надеждах на скорое возвращение жизни в привычную колею запасались ранее недоступным городским барахлом.
Но не это привлекло внимание Ахмета, куда больше его заинтересовали “моя воровайка” [26] и, главное, “эти пидарасы с калашами”, которых, судя по слишком уж пренебрежительному тону, Витька и его подельники здорово поссыкивали. Под “воровайкой” принято было подразумевать маленький японский грузовичок с миниатюрным краном – а у Ахмета на примете было множество весьма полезных, но столь же объемистых штук, нести которые было либо тяжело, либо стремновато. Упоминание же “пидарасов с калашами” встревожило Ахмета не на шутку. Как уже было сказано, он с Самого Начала боялся очнувшихся от цивилизации вооруженных толп, полагая именно их самым страшным поражающим фактором при системных кризисах государства. Увы, но чего-то более вразумительного из благодушно-пьяного Витьки выжать не удалось – похоже, сам он с ними не встречался, и все, что было ему известно – ограничивалось рассказами подельников. Скомкав разговор, Ахметзянов распрощался с приятелем, отправившись домой в самом мрачном настроении.
26
как правило,грузоподъемностью от 500-700 до 2500 кг, редко более.
Известие о начавшемся кучковании вооруженных бездельников выбило из колеи сильнее, нежели он ожидал. Было даже как-то обидно – и так хлопот полон рот, зима на носу, столько дел еще надо до снега переделать – а тут подбрасывают абсолютно лишнюю заморочку. Да чего там, “заморочку”. Угрозу, и нешуточную.
Несколько следующих дней ситуацию не прояснили: от продолжения контактов со старым знакомым Ахмет инстинктивно отказался, соседи же знали не больше его. Получалось нехорошо: кто-то вооруженный и с корешками мог в любую минуту заявиться, выбить из Ахметзянова все, что он скопил за это время, а его с женой просто поставить к стенке.
Самое хреновое, что это процесс самораскручивающийся – если одна толпа взяла оружие, все соседи будут просто вынуждены сделать то же самое, без вариантов. Чем больше стволов, тем короче срок до первого выстрела; а там… Появился труп – появился счет, и счет этот закрыть нельзя, он умеет только расти, подтягивая к процессу вчера еще мирных людей. Утихает бойня только тогда, когда выжившие – а это, как правило, самые умные, решают – а не пора ли снизить цену внутренних трансакций в социуме? А то че-то мы быстро кончаемся, и если мочилово продолжится, то мы не сможем по-прежнему давить на соседей – а тогда не миновать нам внешней и общей для всех угрозы.
Но сейчас все только начинается, и единственный способ не проиграть – не участвовать. Будучи необразованным любителем пива и футбола, Ахметзянов почему-то чувствовал принципы популяционной динамики и потому определил стратегию своей небольшой ячейки общества как “чтоб на улицу даже думать забыла, а я за водой – через два на третий, да и то – только ночью; без помыться пока обойдемся”.
Надо сказать, что его стратегия увенчалась успехом – самые чокнутые осенние месяцы, когда молодые и не очень тридцатовские мужики, словно помешавшись, испуганно херачили друг друга днем и ночью – Ахметзяновы сидели, не подавая признаков жизни. Это был самый трудный период новой эры – и трудность его заключалась отнюдь не в необходимости укладываться в жесточайшие нормы по дровам и воде, трудно было не чокнуться от страха – стрельба не утихала ни днем, ни ночью. Как-то вечером прямо под их окном долго, больше часа, кого-то били и резали несколько пьяных уродов. Непонятно кого, по надрывному, булькающему визгу жертвы даже пол не определялся. Добить помешал дождь, уроды свалили – а бедолага еще с полчаса размеренно икал в агонии, да громко так – от этого икания просто мороз шел по коже, и Ахметзяновы в тот вечер подняли немало досрочной седины. Жена, с расширившимися зрачками и нехорошей такой, больной интонацией в голосе ходила за Ахметзяновым и шепотом кричала на него, требуя или затащить умирающего в подъезд, или добить, или “…ну хоть что-нибудь сделать!”. Чувствовалось, что ее разум довольно близко подошел к черте, за которой просматривались совсем плохие перспективы; в косматом существе с остановившимся взглядом, бродящем по холодному темному дому по пятам за мужем, и монотонно шипящем что-то безумное жена почти не узнавалась. Ее пришлось слегка побить, добиваясь слез и реакций, выталкивая ее разум из этой тьмы, а потом, когда она наконец заплакала и начала закрываться от пощечин, Ахмет уложил ее и долго гладил как ребенка по голове, тихо бормоча в ухо разную чушь про отпуск, и пальмы, и рыжую соседскую собаку, с которой она дружила в той жизни. Утром, выглянув посмотреть: кому же так нехорошо пришлось умирать, Ахметзянов не нашел никаких следов – труп куда-то делся, а кровь смыло дождем.
Другой, врезавшийся в память эпизод той осени, когда несколько отморозков пришли искать парня из соседнего
Еще тот период запомнился первым в старом городе большим пожаром, незадолго до Нового Года. Сгорел дом неподалеку, не подъезд-другой, как это уже случалось, а весь дом полностью. Кто там жил, говорили потом соседи, выскочили все – но лучше б не выскакивали, минутку бы помучились, и все, а так большинство оставшихся без ничего погорельцев несколько дней растягивали агонию, пытаясь обустроиться в пустом подъезде дома напротив. Может, кто и зацепился бы, но им здорово не повезло – как-то ночью ударил нешуточный мороз, аж деревья трещали; погорельцы сгрудились в одной комнате, чтоб дров хватило – и угорели, огонь все-таки забрал свое. Нет, от чего суждено – от того и загнешься, не соскочить.
Не считая походов за водой, Ахмет вылезал тогда на улицу всего один раз. Этот раз надолго запомнился все жителям старого города [27] , и если б авторство инцидента стало достоянием общественности, то наше повествование было бы куда короче.
Недели за три до снега стрельба на улицах резко пошла на убыль. Ахмет решил, что в среде сторонников активной гражданской позиции произошла некая структурная перемена, выделившая из их рядов настоящих активистов ножа и топора, занявших подобающую им нишу согласно демократической процедуре, известной как “выборы крысиного волка” [28] . Он не ошибался, с той поправкой, что территория Тридцатки оказалась достаточной аж для трех отмороженных коллективов, и, когда лег снег, старший одного из них, Жирный, решил оказать Ахмету честь и стать его соседом. Жирному приглянулось здание ДК химзавода.
27
Тридцатка делится надвое проспектом Ленина – “новая” часть представляет собой преимущественно девятиэтажную застройку, где до Всего Этого проживало около 70% населения; и “старый” город, застроенный четырех-пятиэтажными хрущевками и “сталинскими” домами, в два-три, редко -четыре этажа.
28
Трудно сказать, имеется ли под этим фактическая основа, но есть байка, что на парусном флоте в целях борьбы с ростом поголовья крыс существовал метод выбивания клина клином: в бочку бросали дюжину крыс и закрывали. Через некоторый промежуток времени процедура выборов “крысиного волка” завершалась, и победителя выпускали в трюм. Байка гласит, что помогало, да еще как – питаться чем-либо, кроме крысятины, “волк” якобы брезговал.
Около полудня со стороны улицы Блюхера, проходящей аккурат перед ДК, послышались странные звуки. Скрип снега, звяканье металла, тихие, зажатые вопли боли, раскатистый гогот, веселая матерщина – на улицах Тридцатки уже давно никто так беззаботно не шумел. Ахмет метнулся за монокуляром и приник к щелке в оконном щите. На площадь перед ДК выдвигалась весьма занятная процессия – больше дюжины разномастных легковых прицепов, влекомых десятком человек каждый. На прицепах громоздились желтоватые штабельки печного кирпича; несколько прицепов везли мешки с цементом. Впереди и по бокам вереницы тяжко переваливающихся прицепов по снежной целине бодро шагали нарядные парни с калашниковыми на груди. …Хы, бля. Ты хотел, кажется, узнать – че же там за “пидоры с калашами”? А вот и они. Узнал? Рад? – Ахметзянова аж скрючило от бессильной злобы и страха. – Перебазироваться в сжатые сроки не-ре-аль-но. Щас эти бляди усядутся в ДК [29] , и пиздец!… На обдумывание не ушло и секунды – пока Ахметзянов исходил холодным потом смертельного ужаса, Ахмет уже прикидывал, куда бежать за ингридиентами и во что забивать. Не отвечая на вопросы всполошившейся жены, быстро собрался и вышел, пообещав “скоро быть”, но проболтался до сумерек, зато притащил детские санки, на которых громоздились какие-то мешки с румяными овощами на боках и здоровенная жестяная банка, замотанная в несколько слоев полиэтилена. Сделав последнюю ходку, Ахметзянов завалил мешками всю прихожую и неслабо вымотался, но выглядел необычно веселым и деятельным.
29
ДК химзавода в Тридцатке – весьма серьезное сооружение. В случае минимально грамотной подготовки к обороне, взять его силами до роты включительно – чрезвычайно непростая задача. Мощные стены, развитый цокольный этаж, прекрасное расположение – просто мечта обороняющегося и кошмар для наступающего. Главный герой не зря всполошился – группа, избравшая в качестве опорного пункта этот ДК, получает неуязвимость.