Марс, 1939 год
Шрифт:
— Он действительно красив, цесаревич? Я спрашиваю как художница, — поспешила добавить девушка, краснея.
— Вероятно. Я не ценитель мужской красы. Нормальный, хороший мальчик. Ему всего четырнадцать лет.
— И у него нет страшной болезни его отца?
— Нет, цесаревич Николай совершенно здоров, — бедняжка, наверное, искренне считает, что император Алексей скончался от гемофилии. Почему нет? Она же не служит в Департаменте.
— Там, в бумагах с Земли написано, что цесаревич хотел
Ну вот, и до Марса дошли слухи.
— Баронами рождаются, Надежда Александровна.
— Просто Надя.
— Хорошо, Надя.
— Я знаю, цесаревичу этого не позволил регентский совет. Но потом, когда он коронуется?
— Подождем и посмотрим, Надя. Вы давно на Марсе?
— Четыре года. Как папу сюда направили, так мы с мамой здесь и живем. Четыре года — это много?
— Ну…
— Говорят, что если пробыть на Марсе пять лет, то потом невозможно вернуться на Землю. Тяжесть придавит.
— Какая в вас тяжесть, Надя. И потом, разрабатываются новые методы приспособления. Да, какое-то время тяжело, но потом все входит в норму.
— Я тренируюсь. Знаете, кольчугу ношу, нет, не сейчас, — она поймала взгляд Шарова, — гимнастикой занимаюсь, на охоту с папой хожу. Это ведь поможет?
— Безусловно.
— Это вы так говорите. Успокаиваете.
— Я не врач, но думаю — движение никому не вредит. Физическая культура. Mens sana in corpore sana.
— Надеюсь, — вздохнула Надя.
Шаров осмотрелся. На них не то, чтобы глазели, но искоса поглядывали. Замкнутое общество. Запасаются темой для пересудов. Офицер, беседуя с дамами и, особенно, с девицами, вести себя должен сообразно правил общества, не допуская громкого смеха, излишне вольных жестов, двусмысленных выражений и прочих действий, кои можно было бы злым языкам толковать превратно.
— Конечно, вам скучно, — Надя понимающе вздохнула. — Вы привыкли к великосветскому обществу, а мы здесь все — кухаркины дети. Кроме меня, я кухаркина внучка, — она с вызовом посмотрела на Шарова. Продукт великих перемен, здорового движения нации, обновление аристократии.
— Скажу вам по секрету — я сам сын кухаря.
— Ну, вы… — и, спохватясь, добавила: — то есть я хочу сказать, что вам не приходится корчить из себя важную персону. Вожаки! Но ведь на Марсе.
— В древности говорили — лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме.
— Быть в Риме и значит — быть первым, — возразила Надя. — Но чтобы это понять, надо навсегда поселиться в деревне. Вы пойдете с нами завтра на охоту?
— Боюсь, меня ждут другие дела.
— Но вы ведь быстро справитесь с вашим заданием, правда?
— Я постараюсь, — ну, вот, началось. Всем нужен скорохват. Чтобы поймал поскорее, кого нужно, мы сами подскажем, кого, и убрался бы отсюда подальше,
— Какая у вас интересная работа, я читала в книгах — про майора Пронина, капитана Иванова. Даже жуть захватывает.
О, капитан Иванов! Герой списка разрешенных книг, дитя отдела пропаганды, былинный богатырь, пачками отправляющий на тот свет тайных и явных врагов нации! Голубоглазый русак с соломенными волосами! Тебя любит, о тебе мечтает марсианская дева!
Завидки берут, кухарев сын.
Шаров откашлялся.
— Видите ли, Надя, книги, беллетристика не всегда совпадают с реальностью.
— Правда? Я, конечно, понимаю, что пишут о самом интересном, опуская детали, но ведь и интересного — много?
— Бывает, — пришлось соврать Шарову.
— Вот вы скажите, что главное для контрразведчика — смелость, проницательность, умение драться и стрелять?
— Умение выполнять приказы, наверное. Не знаю. Я ведь не контрразведчик.
— Ну, все так говорят.
Да уж, говорят. Жандармская ищейка — если литературно, при дамах.
— А на кого вы собираетесь охотиться?
— Сейчас, летом, много шакалов. Жируют, кроликов травят. А мы — их.
— Кроликов, значит, спасаете, — Шарову стало неуютно. Шакалы охотятся на кроликов, люди — на шакалов, Департамент — на людей. Причем здесь Департамент? Охотится персонально он, капитан Шаров, спасая… Знать бы, кого он спасает. Себя, любимого. Свою собственную побитую молью шкурку. Дрянцо шкурка, так ведь другой нету. И рад бы поменять, а нету. Издержался, протратился. Бедный, бедный капитан Шаров…
— А вот и папа — спасла от слез Шарова Надя. Очень, очень своевременно. Что может быть банальнее рыдающего офицера Департамента? Разве нильский крокодил.
Присутствующие не то, чтобы замолкли совсем, но — притихли. Присмирели. Вожак пришел.
— Не заговорила она вас, капитан? — Ушаков подошел прямо к ним, минуя иных. — Надя у нас известная болтушка.
— Но, папа, — запротестовала дочь.
— Ладно, ладно, лучше сыграй нам что-нибудь веселенькое, приятное.
Надя обиженно села за рояль и забарабанила собачий вальс.
— Скоро взрослеть начнет, — немного озабочено проговорил первый вожак. Допустил до семейных дел. За своего, значит, считает. Цени, капитан.
Надя перескочила на Штрауса.
— Пам, пара-пам, пам-пам, пам-пам, — вторил ей отец. — Превосходно, не так ли? — было неясно, относится ли это к мелодии, исполнению или самой исполнительнице, но Шаров согласился со всем.
— Итак, капитан, можем ли мы надеяться на скорейшее завершение вашей сложной и ответственейшей миссии?
— Наверняка сказать пока трудно…