Марсельцы
Шрифт:
Однако, вблизи оказалось, что дом нисколько не походил на нашу казарму.
Один Пелу продолжал настаивать на своем:
— Войдемте внутрь. Платить за вход не нужно, дверь открыта, посмотрим, что там происходит.
Мы беспрепятственно проникли в просторный вестибюль с высокими сводами. Здесь теснилось множество санкюлотов, вооруженных саблями, пиками, железными прутьями и палками.
Все они стремились протиснуться в глубину вестибюля, к ступенькам широкой парадной лестницы. Взобравшись на подоконник, я увидел, что там за маленьким столиком сидят три санкюлота в красных колпаках. У них суровые
Мы попали на заседание революционного суда [38] .
По лестнице спускался под охраной санкюлотов рослый полный священник в нарядной шелковой рясе. Санкюлоты подвели его к судейскому столу.
В толпе воцарилась тишина.
— Он отказался присягнуть нации, — заявил один из санкюлотов.
Священник молчал.
— Нет пощады врагу народа, — сказали судьи. — На гильотину его!
И среди расступившейся толпы двое санкюлотов повели бледного, дрожащего священника к выходу.
38
В сентябре 1792 г. был утвержден чрезвычайный суд для разбора дел о контрреволюционерах. Этот суд был предшественником созданного декретом Конвента 10 марта 1793 г. Революционного трибунала. Чрезвычайная опасность, грозившая революционной Франции со стороны внешней и внутренней контрреволюции, требовала быстрой и беспощадной расправы с врагами революции. Однако описанная в книге Гра форма вынесения смертных приговоров крайне упрощена и не соответствует действительности.
Это зрелище отрезвило меня. Я отпустил руку Маргана и протиснулся в первые ряды, чтобы лучше видеть все происходящее. Чем ближе я подвигался к судейскому столу, тем гуще становилась толпа. Теперь меня со всех сторон окружали взрослые мужчины и женщины; все они были выше меня, и я ничего не видел, даже когда поднимался на цыпочки. Я попробовал присесть на корточки и глядеть в просвет между согнутым локтем высокого национального гвардейца, который стоял в первом ряду, опираясь на тяжелую железную палку.
— Привести следующего подсудимого! — приказал судья.
По лестнице свели вниз молодую женщину. Она упиралась, цеплялась руками за перила, обнимала колени своих конвоиров и молила их: «Пощадите! Пощадите!»
Но судьи за маленьким столиком, освещенным оплывшей свечкой, были суровы и непреклонны.
— Смерть аристократке, врагу нации! — провозгласили они, и два санкюлота поволокли к выходу рыдающую женщину.
Рослый национальный гвардеец, стоявший впереди меня, не пошевельнулся при этой сцене. Неподвижный, как статуя, он стоял и глядел, как спускались по лестнице один за другим арестованные попы и аристократы, ненадолго задерживались перед судейским столом и выслушивали свой смертный приговор.
Вдруг он шагнул вперед. Я услышал мужской голос, показавшийся мне знакомым:
— А, это ты, друг мой! Спаси меня! Заступись за меня!
Но великан вместо ответа взмахнул железной палкой и со страшной силой опустил ее
Тут я узнал и мужчину и его палача: национальный гвардеец — это был Сюрто, и он только что убил своего бывшего хозяина, маркиза д’Амбрена…
Я бросился к судейскому столу и, указывая на Сюрто, крикнул:
— Этот человек — враг народа и предатель! Арестуйте его!
Но Сюрто закричал громче меня:
— Патриоты, вы знаете меня! Вы видели меня всегда в первых рядах… Мальчишка лжет! Он сам слуга аристократов и враг народа. Смерть ему!.. Смерть ему!..
И толпа, поверив Сюрто, двинулась ко мне, негодующая и грозная. Десятки рук протянулись ко мне… Сейчас меня схватят и растерзают.
Но один из судей встал из-за стола и положил мне руку на голову. Тотчас же толпа отхлынула назад.
Мой спаситель спросил, кто я такой, как я попал на суд, почему я обвинил патриота Сюрто — не в отместку ли за то, что он только что убил врага народа?
Я ответил:
— Я красный южанин, федерат, участник похода марсельского батальона…
— Он лжет! — закричал пронзительный женский голос. Мне показалось, что это голос Жакарас. — Он лжет! Это прислужник аристократов. Я видела его во дворце, он стрелял в народ!
— Смерть ему! — заревела толпа. — Смерть врагу народа!
Судья поднял руку, и все снова умолкли. Нахмурив брови, он спросил меня:
— Чем ты можешь доказать, что ты сказал правду?
Я повернулся лицом к толпе, позвал Маргана, Пелу, умоляя их удостоверить, что я действительно патриот Паскале.
Но мои друзья не откликались: потеряв меня в толпе, они ушли. Я был один среди разъяренных людей, грозно требовавших моей смерти. Как только судья снимет руку с моей головы, меня растерзают…
Но тут из кучки подсудимых, ожидавших своей очереди предстать перед революционным судом, послышался слабый голос:
— Этот мальчик действительно федерат из марсельного батальона. Мне осталось жить только несколько часов, а перед смертью не лгут!.. Этот мальчик помог арестовать меня на мосту Сен-Жан — мне ли не узнать его?!
Теперь и я узнал старого пастуха с берегов Изера, епископа Мендского.
Трое судей допросили епископа и меня и затем единогласно заявили:
— Мальчик сказал правду! Он действительно добрый патриот, федерат из батальона марсельцев. Ты свободен, гражданин!
— Да здравствуют марсельские федераты! — закричала толпа.
И те же руки, которые только что готовы были растерзать меня на части, теперь обнимали, ласкали меня и с триумфом понесли к выходу…
Я искал глазами Сюрто и Жакарас. Но злодеи успели скрыться, воспользовавшись тем, что внимание толпы было отвлечено мною.
Вот я снова на улице, один…
События этого последнего часа — гибель старого маркиза, нож гильотины, нависший над моей головой, — так потрясли меня, что от опьянения не оставалось и следа.
Я машинально засунул руку в карман и тотчас же в ужасе выдернул ее: карман был пуст, — от семи экю жалованья, полученного в марсельском батальоне, от трех подаренных господином Рандуле экю не осталось ничего… Куда делись деньги? Очевидно, я пропил их. А ведь эти деньги не принадлежали мне: я должен был отдать их Воклеру, который приютил меня: кормил и поил в течение шести месяцев.