Марш 30-го года
Шрифт:
Режиссер воздел руки:
– Да не так. Ты так, как в книжке: хозяин приказал спросить, что вам угодно!
Степан отмахнулся:
– А тебе хочется обязательно "угодно". Такие слова кончены. "Угодно, угодно!"
– Да ведь пьеса про старое время?
– Ох, ты! И забыл! Про старое! А я... все думаю, по-новому...
Степан добросовестно еще раз прочитал текст, дело у него пошло замечательно, но он никак не мог поверить своему таланту актера и все выражал восторг, приводя режиссера в раздражение. Степаном
В дверь класса заглянул Муха. Из-за его плеча смотрел Павел:
Степан закричал:
– Вот он, дезертир! А я тут заместо тебя холуя изображаю!
– Выходит?
– Трудно, понимаешь!
– Алешка, подь-ка на минутку.
Муха был серьезен и одет по-дорожному: теплый пиджак подпоясан ремнем, под рукой сверток.
– Алеша! Срочно выезжаю с ним... с Павлом.
– Куда?
– В губернию. Партийная губернская конференция. Телеграмма пришла.
В дверях стоял Степан и спрашивал:
– Большевики собираются?
– Ты уже здесь. Ну... какое тебе дело?
– До всего у меня дело. Это я холуя только представлять буду, а на самом деле рабочий класс. Если большевики собираются, так и говори.
Муха махнул на него рукой:
– Собираются, Алеша! Твоего батька не нашел, где-то запропастился. Так ты скажи ему: поехал в губернию. Там все узнаю, и все будет ясно. А вы тут с Красной гвардией сильнее...
Степан и совсем вылез в коридор и дверь прикрыл.
– Сильнее, сильнее, а патронов мало. Ты патронов привези.
– Беда мне с этими патронами.
– И пулемет привези!
– Пулемет бы хорошо, - подтвердил Алеша.
– Это посмотрим. На это мало надежды: кто там будет теперь пулеметы раздавать? Тоже эсеры сидят.
– Да гоните вы этих эсеров, - возмутился Степан.
– Или играй, или деньги отдавай! Честно с ними нужно.
Павел осторожно передвинул Степана на более спокойное место:
– Пулеметов не дадут. Это и говорить нечего. Скажут: сами доставайте. Чего тебе еще привезти, Алеша?
Алеша взял его за локоть, смутился, почему-то потащил в сторону:
– Павлуша! Друг! Найди, привези... портрет Ленина.
20
Репетиция закончилась в десять часов. В темных сенях Таня взяла Алешу под руку. Только на дворе Алеша увидел лукавый блеск ее голубых глаз.
– Алеша, у тебя такой счастливый вид.
– Счастливый? А что ж?
– Она... в нее я тоже влюблена. Она просто прелесть! И у нее хорошая душа. Только знаешь, что? Ей нужно помочь. Ты ей помогай. И я помогу.
– А почему?
– А то она не выдержит. Думаешь, ей легко? Она ведь начинает жить... поздно начинает. И все догонять нужно. Вот ты послушай.
Таня приблизилась к его плечу и зашептала, подскакивая на носках:
– Ты послушай. Сегодня утром я пришла к ней. Мы вместе читали эту сцену, где Анна Андреевна и Марья Антоновна. А она стирает. Понимаешь, стирает. Она стирает
Они проходили по двору школы, обходя ее здание. В темноте еле-еле удерживались на двух досках, положенных рядом. Таня цеплялась за его руку, не хотела оступиться в песок. Алеша стало грустно и тяжело, но он не мог еще разобрать почему. Впереди капитан подчеркнуто галантно вел по доскам Нину, а еще дальше Степан что-то громко обьяснял путникам.
Вышли на площадь. От реки приходили волны холода и бежали к мохнатым и тусклым костромским огонькам. Доски кончились, ноги ступили в мягкий холодный песок. Алеша со злобой и страданием посмотрел на Кострому и вспомнил прямые пальцы отца, всегда израненные черной металлической сыпью. Вспомнил руки матери, покрытые сухой, пергаментной, тонкой кожицей. И Танина рука была действительно чуть-чуть жестковатой. Он вспомнил нежную руку Нины и вздохнул.
– Как же помочь?
– спросил он тихо.
Таня подняла глаза:
– Ничего, ничего, Алеша, она привыкнет. Надо только, чтобы она не мучилась, потому что ей трудно.
– Ах... Так помочь?
– Алеша разочарованно замолчал. Подумал немного и спросил: - Да... конечно... Так можно помочь. А я подумал про другое. Зло берет, что утебя такие руки, ты говоришь, шершавые. Наши девушки должны быть красивые, и руки у них должны быть нежные. Ты говоришь, нужно помочь, чтобы она не мучилась. А этого мало. Надо помочь, чтобы они не портили себя, свою красоту.
– Значит, чтобы они не работали? Чтобы, значит, белые были, как принцессы? Только девушки? Да?
Таня спрашивала весело, задорно, очевидно, в этом вопросе для Тани не было никакой трагедии. Она переспросила:
– Только девушки? А матери, а бабушки? У них какие должны быть руки? Ты хочешь, чтобы мы, женщины, не работали? Как это великолепно с твоей стороны, правда?
Алеша смутился и загрустил. Таня прислушалась к его настроению, потом рассмеялась:
– Какой ты еще мальчик! И ничего ты не понимаешь. Разве руки у нас такие от работы? От работы, говори?
– А как же?
– От бедности, дорогой, от бедности... Можно как угодно работать, а если пища хорошая, и отдых, и глицерин всегда под рукой - они будут мягкие. Ты не бойся за нашу красоту. Успокойся, зачем так грустить? Какой ты еще мальчик, ты жизни совсем не знаешь!
Там, где у длинного прозрачного заборчика широкая улица поворачивала в город, Нина и капитан остановились.
Нина сказала.
– Мы идем в город.
– Так поздно в город?
– Мне нужно зайти домой, кое-что взять. Чемоданчик. А завтра будет некогда. Капитан, такой любезный, согласился меня проводить.