Марш 30-го года
Шрифт:
– Речи пришли говорить? Из Совета?
– Эй, кто там из Совета?
– крикнул издали кто-то невидимый, потом гулко стукнули босыми ногами об пол, и из-за красавца вытянулось корявое, курносое, красное лицо, развело рот куда-то вкось, но ничего не сказало, а так и осталось с выражением активного воинственного внимания. Акимов добродушно протянул:
– Да это большевики!
Добродушный красавец важно хэкнул, все у него вдруг перестало быть злым, а осталось только энергичным. Он тяжело надавил на плечо Павла Вараввы и опустился рядом с ним на лавку.
Красавец произнес с аппетитной медлительностью:
– Большевики, если нужно что сказать, тоже могут. Ну, говори, ты вроде арапа, смотри какой!
Варавва блеснул белками, осмотрел казарму:
– Пришли не с речами, а познакомиться.
Тогда человек в нижней пубашке привел свой рот в деловое движение:
– Ты лучше скажи, какой закон написали там, - он кивнул головой в угол казармы, - господа написали?
– Какой закон?
– Да закон же написали, полный закон. Про землю. Землю, говорят, народ пускай у помещиков покупает. Если кому нужна земля, пускай себе покупает у помещиков. А? Написали такой закон? Говори, что же ты молчишь! Коли ты есть большевик, так почему молчишь? Почему твой закон: покупай себе землю сколько хочешь? Народу земля в полную власть, только денежки заплати!
Младший унтер-офицер Акимов смущенно-негодующе рассматривал распущенную рубашку оратора:
– Ты, Еремеев, не галди, чего ты к человеку пристал? Он, что ли, написал?
Павел не мог оторваться от лица Еремеева - столько нем было давно организованного подозрения, раздражительности, злопыхательства. Еремеев смотрел на Павла, и его глаза уверенно, насмешливо разбирали всю его, Павла Вараввы, сущность и не находили в ней ничего, заслуживающего одобрения. Павел нахмурил брови и ответил Еремееву таким же серьезным напряженным взглядом:
– Нет такого закона!
– Спрятали, значит, - воинственно подхватил Еремеев, - спрятали, потихоньку действуют. А такой закон есть!
– Ты что, земляк, землицы прикупить хочешь?
– Степан спросил с таким внимательным оживлением, словно он сам немедленно намеревался предложить участок.
Еремеев метнулся было к нему, но не способен оказался оторваться от Вараввы:
– Так, говоришь, нету такого закона?
– Нету.
– Защищаешь, значит? Этих... этих...
– Нету, тебе говорю, а скоро будет.
– Покупать у помещиков?
– Да. Тебе землю дадут, а потом помещику платить будешь.
– Я буду платить?
– Еремеев вдруг повеселел, вывернул из-под рубашки пустых два кармана, развел их в стороны. Переступая босыми ногами, перевернулся два раза. Степан и Акимов смеялись громко, красавец улыбался, с верхнего этажа смотрели молча. Тот самый, у которого Степан чуть не откусил ноги, заметил деловито:
– Смотри, у него сдачи еще не найдется, у помещика!
Еремеев довернулся до конца, убрал свои карманы, снова поднял на Павла сердитое лицо:
– Получит у меня помещик. Получит полную цену! Дай вот домой приеду, так
Невидимый голос сказал сверху:
– Я тоже слышал, что закон такой есть. Будто землю по выкупу забирать будут.
– У кого забирать?
– Да у помещика.
– А она у него?
– А у кого же?
– Наши еще летом у него забрали. И без всякого выкупа. Он, может, и взял бы выкуп, да некогда было, пятки смазывал салом в это самое время.
Сказано было с хорошим юмором, победоносный хохот пронесся по казарме, кто-то покатился на нарах, затрещал досками. Только красавец отзывался на все разговоры беззвучно-добродушно, все обнимал и похлопывал Павла Варавву. И Еремеев развеселился и уже совсем мирно обратился к Павлу:
– А все-таки скажи, человек хороший, кто это такие законы делает?
– А ты в учредительное собрание за кого голосовать собрался? За эсеров?
– А как же! За эсеров. Они ж, понимаешь...
– Вот они и закон такой приготовили.
Белокурый красавец крепче прижал горячую руку к талии Павла и засмеялся погромче, подтвердил:
– Они!
Еремеев вытаращил глаза удивленно до крайности:
– Ну? Насада, и ты так говоришь?
– Да это же всем известно! И вчера кто-то рассказывал: ихний проект!
Степан считал вопрос исчерпанным. Он крякнул солидно и самым доброжелательным голосом сказал Еремееву:
– Пиши письмо, голубок. Пиши скорей письмо: так и так, спаисбо вам, дорогие отцы и благодетели...
Насада отвалился к стене:
– Да чего там писать? Чего писать? Себе самому скажи, дураку, спаисбо. А их тут много, вот таких умных: "Наша партия крестьянская!"
Еремеев следил за лицом Насады по-детски внимательно, строго прищуренным и немного завистливым взглядом. На нарах притихли. Рассмотрев выражение Насады как следует, Еремеев с тем же прищуренным лицом обратился к нарам:
– Агитация! Это они - агитацию! Думают: непонимающий народ, что ни дай, слопают!
– Большевики!
– неопределенно подтвердили сверху.
– Большевики, - совершенно определенно подтвердил Еремеев.
– Насада, ему что? Ему на крестьянство наплевать. Ему чуть что - "Поеду на Каспийское море, буду рыбку ловить". А про нас думает: этому сиволапому что ни дай...
В лице Еремеева все больше и больше прибавлялось ехидности и хитрого-прехитрого понимания. Насада продолжал улыбаться, откинувшись к стене, но павел отнесся к речи Еремеева сердито. Он вскочил с лавки, сверкнул глазами, крикнул обиженным голосом:
– Да ты и сейчас чепуху говоришь! Чепуху!
– Ох! Ох! Чепуху? А вот и не чепуху! Вы-то...посмеяться над мужиком, ох, как вам легче становится!
– И посмеюсь!
– Они посмеются! Разумный народ, городской!
– раздавался все тот же таинственный голос в темноте казармы.
– Да кто ж, по-твоему, такие законы делает?
– По-моему? Не по-моему, а вообще. А кого мы выберем, те еще где? Кого я выберу, те еще, может, чай дома пьют.
Павел презрительно отвернулся: