Марш 30-го года
Шрифт:
Уже отдали рапорты командиры и проиграли "спать", когда вернулись наши разведчики из Казбека с опущенными носами:
– Такое делается в Казбеке!.. Народу тысячи, вертаются все. Идти нельзя - это правильно...
С первых проходящим грузовиком ремонтной организации Дидоренко уехал во Владикавказ. Завтра он должен устроить вагоны и возвратиться к нам.
Утром на другой день коммунары занялись приведением в порядок своих корзин, стиркой носовых платков и полотенец. Часть полезла на горы.
Левшаков вызвал охотников перебирать яйца - из ящиков шел сильный запах.
На лужайке в сторонке настоящий хоровод. Каждое яйцо идет по кругу, его рассматривают на свет, пробуют на нюх и определяют, куда оно годится. Совершенно исправные укладываются в чистый ящик и пересыпаются опилками, совсем плохие отбрасываются в другой ящик... Свежие, но разбитые сливаются в кружки, таких кружек стоит на горбике целая линия.
– Это наши трофеи, - говорит Левшаков.
– Достанем сковородку и зажарим яичницу.
Над нами развернулся в полном блеске тихий жаркий день. Далеко видна дорога на Владикавказ, и по ней бродят пацаны, ожидая Дидоренко.
Дидоренко приехал на извозчике в двенадцать часов.
– Поезд есть на Баку в шесть часов вечера. Я звонил в Ростов и Грозный, сговорился, может быть, уже сегодня для нас приготовят вагоны. Нужно спешить, а я поеду еще звонить...
Он уехал в город. Нам нужно пройти двадцать пять километров и к пяти быть в городе, чтобы успеть погрузиться.
Обоз уже готов, построились молниеносно, коммунары уже знают, что волынить нельзя. Местные жители выскочили из своих хат и стоят в дверях, предвкушают музыкальное наслаждение.
– Шагом марш!
Всегда после этой команды ожидаешь удары оркестра, но сейчас моя команда повисла пустым словом в жарком воздухе...
– В чем дело, Тимофей?
Левшаков показывает на бабу, на пороге первой же хаты:
– Сковородки пожалела... буду я для нее играть!
Баба метнула подолом и скрылась в сенях.
Коммунары хохочут, смеются и жители. Левшаков подмыает руку:
– Раз, два...
Мы покрываем Чми раздольным полнокровным маршем - у нас в оркестре все-таки сорок пять человек.
Прошли деревню, распустили строй и бросились в город быстрым шагом. Это был очень тяжелый марш - по всей дороге ни капельки тени. Шеи, руки, носы, ноги пацанов здорово подгорели за сегодняшний день. Забавляться по сторонам дороги теперь некогда, коммунары идут, как будто работают: упорно, настойчиво и почти молча. Только пацаны пролетают мимо нас и занимают авангардные места, чтобы через полчаса снова оказаться в арьергарде.
Особенно тяжелы последние пять километров, прямая, как луч, дорога и безлюдные скучные площади предгорий по сторонам. Вот, наконец, и первый километр. Строимся и принимаем в строй знамя. Через город проходим таким же быстрым маршем, почти не замечая тротуаров и не только раздраженно отмахиваясь от тучи мальков, налетевших на нашу колонну, как комары, влезающих в ряды, галдящих невыносимо.
К вокзалу подошли ровно в пять часов, молча и устало замерли. У Дидоренко нет ничего утешительного - вагонов сегодня не будет, может быть, завтра.
Маршрутная комиссия предложила место для ночлега - сад начальника станции. Сад не сад, но есть и деревья,
– Мы - как в зверинце, - говорят коммунары.
По углам сада стали часовые.
Следующий день весь истратили на телефонные разговоры. Только к пяти часам добились толку. Телефонограмма из Грозного гласила, что три вагона прицепят для нас к поезду, который пойдет через Беслан в девять часов вечера, - к поезду N 72.
Я заплатил в кассе за 156 билетов до Тифлиса 4037 рублей.
Беслан - станция на линии Ростов - Баку, а от Беслана к Владикавказуветка в двадцать один километр. До Беслана нам нужно дотащиться дачным поездом. Это целая история. Снова грузимся в вагоны, а в Беслане снова выгружаемся. Станция Беслан забита пассажирами, всех согнала сюда Арагва своим истерическим припадком.
Уже темно. Нашли отдельную площадку, на которой еле-еле можем поместиться стоя. Но коммунары умеют очень быстро навести порядок. Через пять минут уже можно жить: у каждого взвода некоторое подобие квартиры, ящики изображают квартирный уют, корзинки сложены правильными стопочками, коммунары беседуют, улыбаются, что-то рассматривают и совершенно спокойны. Хозкомиссия в углу раздает ужин. Дидоренко приносит потрясающее известие.
В телефонограмме Грозного была ошибка: три вагона для коммунаров были прицеплены к поезду N 42, который прошел два часа назад, а к поезду N 72 никаких вагонов не прицеплено, и позед идет переполненный...
– Так...
Надо все-таки садиться...
Никто не верит такой возможности.
Начальник станции в панике. Он может дать телеграмму в Минеральные воды, чтобы для нас освободили один вагон, а остальным придется следующим поездом.
– А когда следующий поезд?
– Завтра утром. Но он тоже будет переполненный...
Если бы не бесчисленное количество нашгих вещей, если бы не оркестр, если бы не тяжелые ящики...
Командиры взводов высказываются единодушно: разделяться нам нельзя, надо всем вместе ехать.
– Сядем, только нужно, чтобы не было паники.
– А долго стоит поезд?
– Десять минут.
Собираем всех. Я говорю коммунарам:
– Товарищи, нам нужно сесть в переполненный поезд в течение десяти минут. С этого момента никаких разговоров, никакого галдежа. Слушать только команду. Никаких движений без команды. Считайте себя, как будто вы в бою.
– Есть! кричит все собрание.
На темном перроне все забито людьми, сундуками, чемоданами, мешками. Я вывожу взвод за взводом и выстраиваю коммуну в одну шеренгу по всему краю перрона. Возле каждого коммунара - корзинка, а кроме того, ящик, или труба, или сверток. Публика начало было ворчать, но наша суровая решимость и на нее произвела впечатление. Она состояла почти исключительно из туристов, а это народ настолько культурный, что не будет драться с коммунарами. По всему фронту начинаются знакомства и разговоры.