Марш Акпарса

Крупняков Аркадий Степанович

Им надо бы джигитов мурзы Кучака, разбросанных по ханст­ву, собрать, за казанцами б следить, да разве до этого влюблен­ным! Сына своего, Утямыша, и то забыла великая царица. Как унесли к мамке, так и не появлялся юный хан во дворце. Иногда закрадется в душу царицы тревога, но вспомнит, что вот-вот три тысячи воинов отца будут тут — успокоится.

Ночь сменяет день, день сменяет ночь. Луна сменяет солнце, солнце — луну. У царицы объятия сменяются песнями, песни — объятиями; время бежит незаметно.

Только за любовь всегда расплачиваться надо. Настал

такой час и для Сююмбике. Вечером вошел к ней князь Муралей без спроса, без стука и как всегда спокойно сказал:

— Отныне Утямыш-Гирей не хан. Вся казанская земля Ивану поклон отдала. Отныне ханом в Казани будет Шах-Али. Утром готова будь — поедешь в Свияжск к хану,— сказал и вышел.

Царица кинулась искать Алима. Только он один защитит ее!

Алима еще раньше поймали, привели к Кудугулу.

— Блуд грязный творишь на ложе великих ханов! — зло крик­нул Кудугул.— С ногайской сукой Казань позорите! Сейчас же вон из города! Я не хочу марать руки о тебя, презреннейший из презренных. Беги к ногайцам — только там ты можешь спасти свою вонючую шкуру. Если ты появишься в Крыму, хану станет известно, кто убил Сафу-Гирея. Ну а к Шигалею ты сам не пойдешь, убийца его брата.

Напрасно ищет Алима Сююмбике. Нет его в Казани. Уска­кал он вместе с Пакманом на Луговую сторону во владения мурзы Япанчи.

К утру царица была готова в путь. Все свое золото и драго­ценности зарыла в тайном месте: верила, что придет еще ее время —и снова взойдет ее звезда на небосклоне Казани. Она будет покорной женой Шах-Али до тех пор, пока не придут ее верные ногайские воины. А тогда...

И снова без зова и стука вошли в покои царицы Энбарс, Ку­дугул да Алимерден Азей. И сказал Кудугул:

— Выслушай русского воеводу. Царь Иван к тебе его послал.

В покои вошел князь Петр Семенович Серебряный, снял шап­ку, поклонился царице слегка и начал говорить, передавать то, что царь в письме написал.

— Что он говорит? — спросила Сююмбике у Алимердена, знающего по-русски.

А тот и сам мало чего понял из витиеватой речи князя и ска­зал царице просто:

— Собирайся. В Москву к царю в плен поедешь!

И сразу потемнело в глазах у Сююмбике. Значит, не заму­жество с Шах-Али, а плен. Значит, всем надеждам конец. Она поднялась, чтобы бросить в лицо ее обидчикам гневные слова, но впервые силы оставили её, ноги подкосились, и если бы слу­жанки не подхватили ее под руки, упала бы на ковер.

И, может быть, аллах воскресил в памяти Сююмбике недавно слышанные слова: «Выиграть время».

Да, надо смириться, надо любой ценой остаться в Казани и выждать время. Никто не знает, что случится завтра.

Сююмбике подняла опущенную голову, сказала тихо:

— Пусть будет на то воля аллаха и царя московского,— и зарыдала.

Вечером Сююмбике позвала воеводу. Она была бледна, одета в траур. Было ясно, что разговор с князем уже обдуман.

— Может, я не знаю русских обычаев, пусть князь меня прос­тит за это, но во всех войнах в плен берут тех, кто воюет. За что же пленил меня, слабую, беззащитную женщину с

малым дитятей, русский царь? Переведи ему это, Алимерден.

— Не надо,—по-татарски ответил князь.— Сколько Алимер­ден знает по-русски, столько я знаю по-вашему. Утром Алимер­ден тебе неправильно перевел. Я про плен слов не говорил. И государь мой не пленить тебя повелел, а жизнь твою спасти. Люди казанские на престол просили Шигалея, государь мой им сие пожаловал и велел хану в жены тебя взять. А Шигалей в жены взять тебя отказался. Помыслили мы: тебе от него жизни не будет. И повелел государь привезти тебя в Москву.

— Как рабу, как злодейку негодную?

— Нет, как царицу. Ты выйди на берег — посмотри. Три ты­сячи лучших мечников будут служить твоей почетной охраной, тысяча стрелков будет приветствовать огнем твое вступление ка царский струг. И Москва тебя встретит по-царски.

— Князь, верно, знает, что недавно умер мой муж, хан Сафа- Гирей. Каждое утро и вечер шариат велит мне ходить на его гробницу и плакать. Я еще сорок дней должна ходить.

— Я бы тебя, царица, и год ждал, но ведь я не один. Со мной рати четыре тысячи. Корму взято на десять дён. Если остатные тридцать дён рать мою кормить будешь — ходи на мо­гилу по полному обычаю.

— Спасибо тебе, князь. Через десять дней я в твоей власти.

Святой сеит был неожиданно удивлен, когда в дворцовой

мечети около ханских надгробий появилась царица Сююмбике.

С тех пор, как похоронили Сафу-Гирея, она на могиле мужа не была, а сейчас, видно, покаяться хочет перед отъездом из Казани.

Оставив охрану за дверью мечети, царица тихим шагом про­шла к надгробию, упала на него и запричитала громко и про­тяжно:

— О Сафа, царь мой возлюбленный! Посмотри на свою по­кинутую горлицу, в слезах на могилу твою упавшую. Ты любил меня больше всех жен прекраснейших, посмотри на свою царицу: она теперь пленница, раба несчастная, вместе с сыном твоим уведут ее в землю чужую, иноязычную.

Сеит подошел к царице, притронулся к ее плечу.

— О аллах, я думала ты совсем не придешь, святой сеит,— заметила Сююмбике.— Меня ни на шаг не оставляют русские, я ем и сплю с охраной, только здесь позволили мне быть одной.

— Что угодно тебе, царица?

— Найди Алима Кучакова, приведи сюда тайно...

— Побойся всевышнего! — воскликнул сеит.

— Не ради греха зову его я сюда, а спасения Казани ради.

— Алим далеко отсюда. Говори, что ему передать.

— Казань не должна погибнуть, святой сеит! Город много­люден и силен, и верно сказал Кудугул: рознь съедает его. Скажи Алиму, что в час великой опасности пусть он будет в Ка­зани, объединит всех людей на ее защиту

— Аллах не может унять рознь казанцев, как же Алиму...

— Только одно может объединить людей города — страх. Если Казань падет, погибнешь и ты, святой сеит, пойми это. И потому вселяй в души правоверных страх перед жестокостью русских. Я из Москвы помогу вам. Пошлю человека, который расскажет о замыслах московского царя, Алима же...