Марш Акпарса
Шрифт:
На рассвете Иван Васильевич с воеводами осторожно подошел к подземной галерее и велел начинать.
Розмысл вынул изо рта трубку, открыл дверцу прохода и, присев на корточки, вытряхнул на пороховую дорожку комочек горящего табака. Зелье вспыхнуло — и оранжевый огонек, приплясывая, побежал по пороховой дорожке.
— Мы путем считайт до пятдесат и токта путет срыф!—сказал минный мастер, набивая трубку новой порцией табака.
Все напряженно стали глядеть в сторону Муралеевой башни. Но что это? Розмысл довел счет до семидесяти, до восьмидесяти, а взрыва все нет.
—
Когда счет дошел до ста пятидесяти, он сокрушенно сказал:
— Я стелал все верно. Мошет пыть, обвались галерей?
— Кто вел подкоп?—крикнул сердито царь.— Кто?!
Санька взглянул на перекошенное от злобы лицо государя и,
ничего не ответив, бросился в проход. Он бежал, склонившись, по темной галерее, изредка ощупывая рукой теплую дорожку от сгоревшего зелья. Вдруг его ладонь почувствовала что-то сырое и холодное. Под рукой лежал ком влажной глины. «За ночь просочилась вода,—догадался Санька,—и глина, размокнув упала на дорожку. Что делать?» Возвращаться назад было опасно. Кто знает, что придет в голову разгневанному царю?
Санька шагнул вперед и вдруг почувствовал под ногой что-то твердое. Это была оставленная здесь кем-то кирка. И решение пришло мгновенно. Санька схватил кирку и принялся выдалбливать в боку прохода нишу. Мягкая глина поддавалась легко, и скоро была готова выемка, достаточная для того, чтобы спрятаться в ней. Санька вытер о штаны руки, достал кресало и выбил искру. Потом перекрестился и бросил дымящийся трут на пороховую дорожку.
Собрав свое тело в комок, он сидел в выемке и ждал взрыва. Вдруг дрогнула земля, Саньку ударило чем-то свистящим и упругим, вырвало из ниши, бросило назад в проход.
Когда рядом с башней поднялся высоченный столб земли и черного дыма, когда страшный грохот взрыва разнесся над крепостью, царь топнул ногой и крикнул:
— Вот вам водица, поганые!
Алексей Адашев перекрестился и про себя тихонько сказал:
—- Душу раба божьего Александра, господи, прими...
Санька очнулся вскоре после взрыва. Он никак не мог понять вначале, где он. Едкий дым застилал глаза. Впереди светилось какое-то мутное пятно. Не раздумывая, он пошел на свет. Вышел, осмотрелся. Взрывом разнесло весь родник, завалило подземный проход, по которому казанцы выходили к воде. Всюду лежали забросанные землей и каменьями трупы. На самом краю обрыва лежал медный кувшин. Из него тонкой струйкой бежала вода. Вдруг рядом кто-то застонал. Санька наклонился и увидел девушку. Она, словно подбитая птица, лежала на боку, подобрав под себя ноги и руки. Санька опустился перед ней на колени, приложил ухо к груди. Девушка была жива. Осторожно взяв на руки, он перенес ее в проход, прикрыл кафтаном, сходил за кувшином, в котором осталось немного воды, намочил конец пояса, положил девушке на грудь и стал ждать.
Девушка очнулась нескоро. Она открыла глаза и взглянула на Саньку. Он больше всего боялся, что бедняжка, увидев его, умрет от страха. Но девушка, облизнув пересохшие губы, шепнула:
— Су.
Санька приподнял ее и поднес кувшин к губам. Девушка жадно начала
— Как тебя зовут?—тихо и нежно спросил Санька, когда вода была вся выпита.
— Бельмим.
— А-а, не понимаешь.— Санька ткнул себя в грудь,— Саня. А ты?
— Мин?
— Да, да — син.
— Гази...
— Ты меня не бойся, Гази.
Девушка кивнула головой в знак того, что поняла и закрыла глаза.
— Что же мне делать с тобой, Гази, не скажешь ли?—как бы про себя произнес Санька, когда девушка вновь поглядела на него.— В Казань я тебя отправить не могу.
Гази испуганно встрепенулась и закричала:
— Казанга кирякмы! Не нада Казань!
Она что-то заговорила быстро и умоляюще, но видя, что Санька не понимает ее, показала на нож, висевший у пояса, потом на свою грудь.
— Ты что, девка, очумела? Разве рука у меня поднимется убить тебя? Со мной пойдем. Отпущу тебя на все четыре стороны.
Гази поднялась, оперлась на Санькино плечо, и они тихо пошли по подкопу.
Взглянув на девушку при дневном свете, Санька увидел, как красива Гази. Над черными задумчивыми глазами брови вразлет. Лицо круглое, смугловатое, через маленький, чуть приоткрытый рот виднеется цепочка белых зубов. А на подбородке -- ямочка. Взмахнув ресницами, Гази внимательно поглядела на Саньку, как бы тревожно спрашивая: «А дальше что?»
— Ну, — вздохнув, промолвил Санька, — пора. Иди куда глаза глядят. Держать тебя я не волен.
Гази по голосу поняла Саньку, заплакала и, выкрикивая неведомые ему слова, подбежала, уцепилась за плечи, приникла к груди.
Санька гладил ее по голове и говорил:
— Ну, куда я с тобой? Разве тебе на войне место? И опять же как отпустить тебя одну? Людишки тут кругом озверелые, испакостят, разорвут. Эх, горемышная.
С превеликими осторожностями привел Санька девушку в свою землянку, накормил, напоил и уложил спать.
Через час в землянку спустился князь Серебряный.
— Мы за упокой о нем молились, а он живой вернулся да и трофей с собой приволок, — улыбнулся воевода. — Государь Иван Васильевич о подвиге твоем узнал, а узнавши, повелел тебя наградить. Вот тебе золото из царской казны,— воевода положил на стол фунтовый кошель.
Князь подошел к девушке и долго глядел на нее. Потом сказал:
— Да... жалко, что басурманка. А то бы хорошей женой была тебе, тысяцкий воевода.
— Только куда я с ней-то?
— Завтра посылаем людей во Свияжск за кормами — поезжай и ты. Там пристроишь ее где-нибудь...
Снова потянулись многотрудные дни войны. Только стал замечать Санька, что Гази у него из ума не идет. Днем ли, ночью ли — все о ней думы. В иные дни так защемит сердце, что взял бы и умчался во Свияжск.
Над Муралеевой башней взметнулся оранжево-красный шелковый плат. Ближним к стене ратникам было видно, как татарин махал длинным шестом, на котором привязан был цветной шелк, и что-то закричал по-своему. Со стен перестали стрелять, ратники, разинув рты, смотрели на яркое пятно, плясавшее на утреннем небе, и думали: «Уж не сдаваться ли казанцы хотят?».