Марш авиаторов
Шрифт:
Я поднялся в кабину, и в это время самолет качнулся от сильного удара, так что пришлось схватиться за спинку кресла для пассажиров.
Подскочив к открытой двери, я увидел, что край борта грузовика плотно прижался к фюзеляжу.
– Вот идиот!
– это сзади ко мне подбежал Леха.
Я спустился на перрон и подошел к машине. Распахнул дверцу кабины, чтобы высказать этому, как сказал бы Шурик Федоров, барану все, что я о нем думаю, и напоролся на дебильный взгляд шофера: он был вдребезги пьян.
"Вот это номер, - тоскливо подумал я.
– Не хватало теперь "зависнуть"
– Отгоняй, - сказал я водителю, и тот, несколько раз щелкнув рукояткой передач, отъехал.
"Не ту скорость включил, - догадался я.
– Надо было переднюю, а он на заднюю поставил..."
Леха осматривал вмятину. Вмятина была небольшая: вертикальная полоска сантиметров двадцать, впечатанная в фюзеляж краем борта грузовика. Это было плохо. Правда, обшивка осталась целой, и дыр в ней не было.
– А может, ничего? Улетим?
– спросил я Леху, гладившего рукой вмятину и ее пологие края.
– Должны, - ответил Леха.
– Что Мышкин скажет: он - проверяющий...
Ученые, шесть человек, виновато молчали, стоя в стороне, сидевшие в кузове соскочили на землю.
– Ну что же вы?
– сказал я, обращаясь к высокому бородатому человеку в очках: он был ближе всех ко мне.
– What?
– переспросил тот вместо ответа.
"Хорошенькое дело, - подумал я, - иностранцы..."
– Здорово помяли?
– откликнулся другой.
– Да не то слово, - сказал я, отметив среди них троих явно наших.
– Что же вы не смотрели?..
– Да вот... думали...
– Думали они, - подошел Леха, - смотреть надо, а не думать!
– Ну, извините... виноваты, - проговорил второй из "наших". Язык у него явно заплетался. Все было ясно: ученые-пассажиры были тоже изрядно подшофе. Накирялись от радости перед возвращением. Это, конечно, была уважительная причина - окончание командировки, но ведь и расслабляться, пока еще не взлетели, было рано: мало ли что... Вот и пожалуйста...
– Ладно, грузитесь, - разрешил Леха.
– Там вроде ничего страшного... Но ремонта будет много.
– Шеф, все поняли, о'кей!
– радостно крикнул тот, который извинялся.
– За нами не заржавеет! Джим!
– крикнул он высокому смуглому парню, показав рукой на грузовик.
– Ворк!!
Джим, словно пес, услышав команду, сорвался с места и одним махом запрыгнул в кузов.
От двухэтажного деревянного домика аэропорта цепочкой шли четыре фигуры с сумками, направляясь в нашу сторону. Впереди всех шел Мышкин. Последним Вовочка. По поводу вмятины Мышкин сказал, что до базы долететь можно: ответственность он берет на себя. Ну и слава Богу: не надо ждать решения какого-нибудь местного технического начальства и куковать здесь еще два дня, до понедельника, пока те появятся на работе.
Вовочке опять не дали порулить: Мышкин и Хурков только поменялись местами - Мышкин сел в кресло командира, Хурков - на место второго пилота, и Вовочка снова остался стоять за спиной сидевшего между ними Лехи, держась за спинки их кресел.
После взлета, когда мы развернулись носом на Амдерму и начали медленно набирать высоту, Вовочка пролез в кабину к Ильину
Я встал со своего сиденья и выглянул из кабины: четверо ученых сидели у столика, втиснувшись в кресла в своих объемных полярных куртках, еще один сидел рядом на ящике с аппаратурой. Вовочка, Жоржич и Джим - тоже на экспедиционных ящиках по правому борту и ближе к хвосту. Напротив них, закрывая иллюминаторы, громоздились ящики с рыбой. Салон был похож на кладовую рыбного магазина.
Расположившиеся за столиком молча смотрели в иллюминаторы. Остальные перед собой.
Я вышел в салон, включил тумблер кипятильника и вернулся обратно: все в порядке - идем домой...
Оказалось, что ученые не всё выпили на Диксоне: кое-что они прихватили с собой в самолет. Когда я снова вышел в салон, чтобы выпить кружку чая, вокруг столика уже разгоралась жаркая дискуссия на английском языке, а на столике стояла наполовину пустая литровая бутылка водки.
Пассажиры уже сняли свои куртки и, разгоряченные водкой и нагревшимся воздухом, громко обсуждали что-то, причем говорили одновременно.
Вокруг бутылки стояли открытые консервные банки, содержимое их выглядело весьма аппетитно.
Когда я вышел, все громко смеялись, видимо вспоминая какой-нибудь забавный случай, произошедший во время экспедиции.
– О, командир!
– окликнул меня тот из них, который командовал погрузкой, наверное, их начальник. Он стоял в проходе, держа в руке явно иностранного производства походную алюминиевую кружку.
– Усугубишь стошечку?
– спросил он.
– Нет, спасибо, за рулем...
– отказался я.
– За рулем не пьем!
– браво заявил другой из "наших". Его зрачки разбегались в разные стороны, и было непонятно, куда он смотрит. Вот это, подумал я, размагнитился. Наверное, он рассмотрел мой начавший желтеть фингал, потому что вдруг замолчал.
"Любуется, - усмехнулся я.
– А ты как думал? И мы тоже кое-что умеем..."
Я отнес Ильину горячего чаю, и он подмигнул мне, подняв вверх большой палец: ветер был попутный, и мы со свистом мчались домой.
– Ну как оно ничего, командир?
– снова обратился ко мне "начальник", когда я наливал кипяток в свою кружку.
– Вери гуд, - ответил я в тон ему. Наполнив кружку, я посмотрел в хвост: Вовочка дремал, сидя на ящике и свесив голову на грудь. Поза его была неудобной, но Вовочке было все равно: он мог спать в любой позе, кроме как лбом на штурвале (однажды он так задремал и ему чуть не открутило голову). Рядом с ним читал книжку Георгий Георгиевич. Его лицо было серьезным. "Убью тебя завтра" - догадался я. За ним, сразу на двух ящиках разной высоты, с обитыми рейками крышками, лежал Джим. Вот кому действительно было неудобно. "Как это человек может спать в таком положении?", - удивился я и подошел поближе. Джим лежал с закрытыми глазами, сложив руки на груди. Куртку он так и не снял, хотя в салоне было уже тепло. Рядом с ним лежал учебник русского языка, написанный на английском. Мне стало интересно, и я взял его, чтобы полистать. Джим открыл глаза и молча посмотрел на меня.