Марш экклезиастов
Шрифт:
— Места полно, три комнаты, вы все поместитесь, — сказал второй. Он стоял на верхней ступеньке трапа у самого люка, всё ещё удерживая Лёвушку, но уже не так железно, как в начале. По крайней мере, Лёвушка тоже стоял на ногах, а не болтался.
— Может, вы этого с собой заберёте? — спросил Тигран, показывая на Лёвушку. — Я бы приплатил даже…
Бандиты синхронно посмотрели сначала на поганца, потом на Тиграна.
— Не, — сказал лысый. — Сами им пользуйтесь… А чё, правда, что ли, что в Москве золото партии откопали? Тут перед тем, как телик отрубили, сюжет по
Теперь мы переглянулись, и Тигран как бы по поручению коллектива пожал плечами.
— Ну, не скучайте тут… — сказал лысый доброжелательно.
— Не соскучатся, — сказал второй, отпуская Лёвушку и придавая ему лёгкое ускорение шлепком по заднице. Лёвушка слетел на землю, разминувшись с лысым, который очень быстро и легко впрыгнул в люк, и крышка его (она же трап) закрылась.
Лёвушка, одной рукой придерживая тощую ягодицу, другой — показывал самолёту вытянутый средний палец, при этом неразборчиво шипя и посвистывая. Двигатели меж тем зажужжали, потянуло керосиновой вонью, и мы отбежали подальше (я — волоча за шкирку поганца, увлечённого непристойной жестикуляцией), чтобы нас не поджарило и не сдуло.
Самолёт отъехал, постоял немного, упираясь и ревя, — и наконец взлетел, уйдя круто вверх. А мы остались, подобно робинзонам, высаженным пиратами на необитаемом острове. «Семья швейцарских робинзонов» — кажется, так назывался древний детский роман. У нас получалась какая-то дикая выворотка этого сюжета… А может, я что-то путаю.
Петька с Крисом бегом бросились к зданию: выручать дзеда. А я зачем-то полез в свой рюкзак — но когда открыл его, понял, что забыл, зачем в него полез. Иногда бывает такое — и даже не такое. Заклинивает.
— Что там нам предложили в качестве жилья? — спросила Надежда.
Тигран протянул ей визитку.
— «Клиника „Пакс вобискум“, нервные и психические расстройства», — прочитала Надежда и пожала плечами. — Пожалуй, самое время… А что такое «Пакс вобискум»?
— То же, что «Шолом алейхем», только по-латыни, — сказала Ирочка.
— А по-русски нельзя?
— «Мир вам», — Ирочка шмыгнула носом.
— Ах, как в масть! — хохотнула Надежда; мне показалось, что она вот-вот сорвётся, и Тиграну это тоже показалось, он её сгрёб и прижал. — Я бы воспользовалась! Сколько там? Две недели?
— Не получится, Надь, — сказала тётя Ашхен. — Вон — уже едут какие-то…
И действительно — в промежутке между посадками деревьев мелькнули один за другим два бронетранспортёра, окрашенные в весёленький ярко-зимний белый цвет…
Сперва он вышел за стены Круглого города ненадолго — поспешил назад после первой же переклички стражи.
Потом он прошатался по городским притонам до рассвета.
Наконец ночные хождения в народ сделались у багдадского халифа Харуна привычкой.
Недолго пребывали в неведении горожане: мудрено не заметить в винной лавке оборванца, чьи лохмотья благоухают
Дабы не огорчать владыку правоверных, горожане старательно делали вид, что не узнают его, и даже запросто прозвали Мустафой из Кермана. Иные для убедительности принимались ругательски ругать халифа, но тут требовалось тончайшее чувство меры — едва преступалась невидимая и неощутимая грань, как плеча ругателя касалась весьма ощутимая длань. «Позвольте, достопочтенный», — говорил Князь Гнева, гостеприимно расстилая на глиняном полу заскорузлый коврик.
Халиф совершенно обоснованно гордился перед своими знатными гостями, что досконально знает все думы и чаяния правоверных, что ведомо ему всякое зло, творящееся в городе, что ни одна несправедливость не остаётся безнаказанной. И в самом деле, на дворцовой площади в день суда Харун поражал простаков своей осведомлённостью, разбирая очередную драку между Даудом-давильщиком и Тити-белильщиком.
Рассказы о справедливом халифе расходились по всему Леванту, достигали Царьграда и Франгистана. Придворные франкских королей и князей наперебой советовали своим владыкам следовать примеру багдадского чудака — это было чрезвычайно удобно для всякого рода заговоров. Но князья и короли были не дураки — они хорошо знали, что в богатом Багдаде и ночью светло, как днём, а в Аахене и в сумерки запросто зарежут у родимой калитки.
Кроме того, халифа незримо охраняла тайная стража, оцеплявшая все близлежащие к посещённому притону кварталы. Это позволяло лихим городским молодцам бесчинствовать в других концах города, и было им хорошо.
Владельцы винных лавок, игорных и прочих заведений наперебой распускали слухи о том, как у них крепки водки, как высоки ставки и как толсты девки. Слухи достигали ушей Мустафы из Кермана, и было хозяевам хорошо.
Нехорошо поначалу было вазиру Джафару, который привык спать по ночам, но постепенно и он придумал проводить отбор простых горожан для общения с халифом. Отбор стоил денег, и хороших, зато появлялась возможность разобрать своё дело быстро и по совести. Неслучайные счастливцы не забывали в своих жалобах лицемерно приговаривать: «Аллаха боюсь, когда лгу, халифа — когда говорю правду!»
Даже палачу Масруру то и дело перепадали кошельки с динарами от родни приговорённых, чтобы качественней рубил головы, и простак Масрур дары принимал, не понимая, что тем самым ставит под сомнение своё мастерство. Но у Князя Гнева было множество детей — он по мере сил старался удерживать народонаселение в равновесии.
Постепенно власть в Багдаде разделилась на дневную и ночную, причём ночная была подлинной властью, при которой всё продавалось и всё покупалось в небрезгливом и без того Багдаде.