Марсиане, убирайтесь домой!

Браун Фредерик

— Да. Я это проверял. Его подсознание просто отфильтрует голос марсианина, и он будет слышать только вас, даже если вы будете шептать, а марсианин кричать. Это похоже на то, что происходит с людьми, работающими у пневматических молотов или у других шумных машин. Правда, там скорее многолетняя привычка, чем истерическая глухота позволяет им слышать и понимать обычную речь выше — или, точнее, ниже — уровня шума.

— Ясно. Теперь я поняла, как он может слышать, несмотря на помехи. А как со зрением? Ведь марсиане непрозрачны. Как можно

видеть сквозь марсианина, даже если не верить в его существование? Допустим, какой-то марсианин появится между мною и Люком, когда он будет на меня смотреть. Не понимаю, как он сможет не увидеть марсианина — пусть хотя бы как пятно, но ведь невозможно, чтобы он видел меня сквозь него; он же должен отдавать себе отчет, что между нами что-то находится,

— Он просто отводит взгляд. Обычный защитный механизм специфической слепоты на почве истерии. А его слепота именно специфична, потому что он видит все, кроме марсиан.

Видите ли, между сознанием и подсознанием существует некое разделение, и подсознание Люка подшучивает над сознанием. И заставляет его отворачиваться или вообще закрывать глаза, вместо того, чтобы позволить ему убедиться, что в его поле зрения находится нечто, мешающее видеть.

— Но как он объясняет для себя это... отворачивание и закрывание глаз?

— Его подсознание подсовывает какое-нибудь объяснение. Присмотритесь к нему, когда появится марсианин, и сами убедитесь. — Доктор вздохнул. — Я точно установил это в первые же дни. Я провел много времени в его комнате, разговаривая с ним, а также читая или делая вид, будто читаю, пока он работал. Не один раз между пишущей машинкой и Люком вквимивался марсианин, и каждый раз Люк закладывал руки за голову и откидывался назад, глядя в потолок...

— Он всегда так делает, когда пишет — прерывается ненадолго, чтобы подумать.

— Разумеется. Но в данном случае именно подсознание прерывало ход его мыслей и заставляло делать именно так, иначе он смотрел бы на клавиши и не видел их. Когда мы беседовали с ним, и между нами возникал марсианин, Люк всегда находил причину встать и отойти в сторону. Однажды марсианин уселся ему на голову и совершенно перекрыл поле зрения, свесив ноги перед лицом. Люк просто закрыл глаза — вообще-то, я этого не видел, потому что марсианские ноги мешали и мне, — и извинился передо мной за это, объяснив, что они у него устали. Его подсознание не позволяет ему признать, что перед ним находится нечто непрозрачное.

— Я начинаю понимать, доктор. Если бы кто-то попытался доказать Люку, что марсиане существуют; если бы он заверял его, что один из них размахивает ногами перед лицом Люка или провоцировал открыть глаза и сказать, сколько пальцев ему показывают, Люк просто отказался бы под каким-нибудь предлогом.

— Да. Вижу, у вас есть опыт общения с параноиками, миссис Деверо. Давно вы работаете в больнице?

— В сумме почти шесть лет, но за последнее время только десять месяцев — с тех пор, как мы с Люком живем отдельно.

И пять с небольшим лет до нашей свадьбы.

— А не могли бы вы мне сказать — разумеется, только как врачу, — чем был вызван ваш разрыв?

— Охотно, доктор... только, может, в другой раз? Это было множество всяких мелочей, а не что-то определенное, и объяснение займет много времени... особенно, если быть справедливой.

— Разумеется. — Доктор Снайдер взглянул на часы. — Боже, я и не заметил, что так задержал вас. Люк, наверно, уже ногти грызет. Но прежде, чем вы подниметесь наверх, можно задать вам один довольно необычный вопрос?

— Конечно, можно.

— Мы очень нуждаемся в сиделках. Не согласитесь ли вы уйти из Городской больницы и работать у меня?

Марджи рассмеялась.

— А что в этом необычного?

— Мотивы, по которым я хочу вас переманить. Люк пришел к выводу, что очень вас любит, что совершил страшную ошибку, позволив вам уйти. По вашему беспокойству и заботливости я делаю вывод, что... гмм... что вы разделяете его чувства.

— Ну... я не уверена, доктор. Да, я беспокоюсь и думаю, что сама была во многом виновата. Сама я чертовски заурядна и, видимо, не понимала в достаточной мере его психических проблем, как писателя. Но смогу ли я снова его полюбить? Этого я не узнаю, пока не увижу его.

— Тогда мои мотивы обоснованы только в случае положительного ответа. Если вы решите работать и жить здесь, я выделю вам смежную с его палатой комнату. Обычно она, разумеется, закрыта...

Марджи снова улыбнулась.

— Я дам вам ответ перед уходом, доктор. Полагаю, вас обрадует известие — если я все-таки соглашусь, — что в этом случае вы не погрешите против морали. Формально мы все еще супруги. Я могу опротестовать развод в любой момент, пока еще он не обрел юридическую силу, то есть в течение трех месяцев.

— Это хорошо. Вы найдете Люка в шестой палате на втором этаже. Вам придется самой открыть дверь — ручка на ней только со стороны коридора. Чтобы выйти, просто нажмите звонок. Кто-нибудь придет и выпустит вас.

— Спасибо, доктор. — Марджи встала.

— И загляните сюда, если перед уходом захотите со мной поговорить. Боюсь только, что... гмм...

— Что вы уже ляжете спать? — Марджи широко улыбнулась. Честно говоря, доктор, я и сама ничего еще не знаю. Я так давно не видела Люка...

Она вышла из кабинета и направилась к лестнице, покрытой толстой ковровой дорожкой, а потом вглубь коридора, высматривая дверь с номером шесть. Из-за нее доносился быстрый стрекот пишущей машинки.

Марджи тихонько постучала, чтобы предупредить Люка, и открыла дверь.

Люк вскочил из-за машинки и бросился к ней. Она едва успела закрыть за собой дверь. Волосы его были взлохмачены, но глаза сияли.

— Марджи! О, Марджи! — воскликнул он и начал ее целовать, крепко прижимая к себе правой рукой — левая протянулась к выключателю. Комната погрузилась в темноту.