Марсианское зелье (сборник)
Шрифт:
Пока ученые осматривали, обмеряли и зарисовывали Конструкцию, в доме шестнадцать по Пушкинской улице шли горячие дебаты, зачем и почему из космоса забросили Конструкцию и чем это грозит Земле в целом и Великому Гусляру в частности.
Романтически настроенный Удалов энергично мерил короткими шагами захламленный кабинет профессора Минца и рассуждал:
– Основное чувство в космосе – сотрудничество, дружба. Мне приходилось с некоторыми встречаться, редко кто настроен к нам отрицательно.
– Это еще ничего не значит, – возразил известный скептик старик Ложкин.
– Должна
Наяву ее уже нельзя было увидеть, потому что, спасая от туристов, ученые прикрыли ее брезентовым куполом, который раньше употреблялся для цирка шапито.
– Зачем они бросают на Землю эту отвратительную, на наш непосвященный взгляд, Конструкцию? – продолжал Удалов. – С одной только целью. Приобщить.
– Приобщить? – спросил Грубин. – Если приобщить, то к чему?
– К космическому прогрессу.
– Чепуха, – сказал профессор Минц. – Когда я приобщаю кого-то, я прилагаю к прибору объяснительную записку. На понятном языке. На что нам приобщение, если мы не знаем, к чему нас приобщают?
– Вот! – воскликнул Удалов радостно. – Именно так! Казалось бы, чепуха, а на самом деле все продуманно! Представьте себе, сидят сейчас на своей планете наши продвинутые братья по разуму. И думают: доросла ли Земля до уровня космических цивилизаций? Можно ли принять ее в галактическое содружество? Ну как им решить этот вопрос?
– Приехать и спросить, – сказал Ложкин.
– Тебя спросишь, – возразил Удалов, – а ты необъективный. Всю картину исказишь.
– Я не лжец!
– Ты путаник. Любой из нас путаник. И неосведомленный. Я вот, например, не в курсе последних успехов теоретической механики. Может, только Лев Христофорович все науки знает. Да и то. Попробуй-ка найди объективного.
– Ага, – сказал Минц. – Найти нелегко.
– И вот присылают они нам Конструкцию. Такой мы раньше не видали. И эту Конструкцию нам надо расшифровать и пустить в дело. Не знаю уж, чем она должна заниматься – может, сады сажать, может, землю копать. Следят за нами и думают – справимся или не справимся? Справимся – получим все блага экономической и научной помощи и прогресса. Не справимся – антракт еще на сто лет.
Все задумались. Идея Удалова звучала соблазнительно. Был в ней смысл. Только упрямый Ложкин возразил:
– Так зачем они к нам ее спустили? Тогда бы в Москву или в Париж. Там специалисты, там общественности больше.
– А вот ты и не прав, Ложкин, – укорил Удалов. – Выбирали они по жребию. Самый обыкновенный город, самых обыкновенных людей. Оттого, что не в Москве, – что изменилось? Ты погляди, вся гостиница забита академиками, по три человека на койке спят.
– Я знаю, – тихо сказал профессор Минц. – Я все понял.
Он поднялся, подошел к окну, взял с подоконника самодельную свирель, сунул ее в верхний карман замшевого пиджака, обвел задумчивым взглядом соседей и разъяснил:
– Конструкцию опустили именно сюда, потому что там знают, что в этом городке живу я. И задача эта – лично для меня. Для скромного Марсия. К сожалению,
С этими словами профессор покинул комнату, а Удалов спросил:
– Кто этот Марсий?
– Бог войны, – ответил Ложкин. – Только он себя переоценивает. Они ведь академики, а он простой профессор.
– Марсий был всего-навсего сатиром и играл на свирели, – сказал Грубин. – Аполлон содрал с него за это шкуру.
– Так плохо? – расстроился Удалов. – Неужели так плохо?
Академики обмерили, освоили, исследовали Конструкцию еще несколько раз и не смогли прийти к единому мнению. Минц с ними почти не общался, хотя со многими учился на одном курсе в университете. Он думал.
Конструкция мирно поскрипывала на площади под брезентовым куполом, старик Ложкин обходил площадь стороной, потому что не верил данайцам, а Лев Христофорович незаметно для окружающих построил двадцать разного размера моделей Конструкции и бессонными ночами вертел их в руках, размышляя, куда бы их можно было определить.
И вот когда через месяц, узнав о Конструкции все, что было возможно, и не сделав никаких практических выводов, кроме того, что Конструкция является предметом неизвестного происхождения и назначения, академики собрались на последнее заседание под куполом шапито, туда вошел профессор Минц с большим чемоданом в руке. Пока академики обменивались заключительными мнениями, он сидел в стороне и крутил в пальцах свирель. Потом попросил слова.
– Уважаемые коллеги, – сказал он. – Отдавая дань вашей эрудиции и упорству, я хочу обратить ваше внимание на методологический просчет, который вы коллективно допустили. Вы априори признали Конструкцию неведомой, загадочной и не подлежащей утилизации. Я же решил, что Конструкция – ни более ни менее как испытание нашему интеллекту, нашей изобретательности, нашему разуму. Раз она сброшена к нам не случайно, следовательно, мы должны выдержать испытание. Вы уклонились от этого. Пришлось всю тяжесть мышления мне взять на себя.
После этого профессор Минц открыл чемодан, а академики сдержанно выразили свое недовольство слишком самонадеянным тоном и манерами своего провинциального коллеги.
Из чемодана Лев Христофорович извлек множество Конструкций, от трех сантиметров до полуметра размером, и разложил их на асфальте рядом с их громадным прототипом.
– Коллеги, – продолжал он, – мне удалось обнаружить, что наши космические испытатели оказались даже хитрее, чем я подозревал с самого начала. Конструкция имеет не одно утилитарное решение, а по крайней мере двадцать.
Профессор поднял самую маленькую модель, ловко вытащил из кармана нитку с иголкой, вставил в модель и на глазах изумленных академиков в мгновение ока заштопал с помощью этого устройства разорванный занавес, у которого когда-то выстраивались униформисты.
– Это, – сказал он, – революция в швейном деле. Благодарите не меня. Благодарите наших друзей из космоса.
С этими словами он поднял другую модель.
– Показываю вам, – произнес он, – прогрессивные ножницы для стрижки овец.