Марта
Шрифт:
— Это значит?.. — с бьющимся сердцем спросила Марта.
— Это значит, что вы можете получать шестьсот, восемьсот, самое большее — тысячу злотых [14] в год..
Марта не раздумывала ни одной минуты.
— Я согласилась бы на эту плату, если бы меня приняли вместе с моей маленькой дочкой.
Глаза Людвики Жминской, только что подававшие надежду, стали холодными.
— А! — произнесла она. — Так вы не одиноки, у вас ребенок…
— Четырехлетняя девочка, тихая, она бы никому не доставила никакого беспокойства…
14
В
— Верю, — сказала Жминская, — однако вы не можете питать никакой надежды на получение места, имея при себе ребенка.
Марта посмотрела на нее с удивлением.
— Пани! Ведь вот эту даму, только что ушедшую отсюда, приняли вместе с племянницей… И на таких выгодных условиях! Разве она такая образованная?
— Нет, — ответила Жминская, — образование у нее не бог весть какое. Но она иностранка.
На губах суровой хозяйки конторы впервые промелькнула улыбка, а ее холодные глаза взглянули на Марту с выражением, говорившим: «Как! Ты даже этого не знаешь? Откуда же ты явилась?»
Марта явилась из отцовского поместья, в котором цвели розы и пели соловьи, из красивой квартиры на Граничной улице, из уютного, теплого гнездышка, и это заслоняло от нее окружающий мир; сперва наивная и неопытная девушка, потом веселая и неопытная молодая женщина, она жила в том кругу, где у женщины глаза стыдливо опущены, и, следовательно, она ничего не видит, где она ни о чем не спрашивает и, следовательно, ничего не знает… Она, вероятно, и не слыхивала или слышала лишь мельком поговорку: «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» [15] . Глаза Людвики Жминской, умные, холодные, с иронией устремленные на нее, казалось, говорили: «Та женщина в красном капюшоне, дерзкая, крикливая, задирающая ноги на стул, — Юпитер, а ты — бедное существо, рожденное на той же земле, на которой родятся матери всех наших детей, рабочая скотинка — и только».
15
Перевод латинской поговорки: «Quod licet lovi, non licet bovi».
— Если бы вы могли расстаться с вашей дочуркой и устроить ее куда-нибудь, то, возможно, нашли бы себе место на тысячу злотых в год.
— Никогда! — воскликнула Марта. — Ни за что я не расстанусь со своим ребенком, не отдам его в чужие руки. Мой ребенок — это все, что осталось у меня на свете.
Этот возглас вырвался у нее невольно, и она сразу поняла всю его неуместность и бесполезность. Сделав над собой усилие, Марта заговорила спокойно:
— Если я не могу надеяться на получение постоянного места, то, быть может, вы найдете для меня частные уроки…
— Уроки французского языка? — вставила хозяйка.
— Да, пани, а также и других предметов, например географии, истории, польской литературы… Я когда-то училась всему этому, а потом читала, хотя и немного, но все же читала. Я буду готовиться к урокам, пополнять свои знания…
— Это ни к чему, это вам нисколько не поможет, — прервала ее Жминская.
— Но почему?
— Потому что ни я, ни хозяйки других контор не могли бы вам обещать
Марта глядела на говорившую широко открытыми глазами, а та продолжала:
— Этим занимаются почти исключительно мужчины.
— Мужчины? — изумилась Марта. — А почему только одни мужчины?
Жминская опять посмотрела на нее так, как будто спрашивала: «Откуда же ты явилась?»
А вслух она сказала:
— Да, вероятно, потому, что мужчины — это мужчины.
Марта явилась из страны блаженного неведения, поэтому она призадумалась над словами хозяйки. Впервые в жизни смутно вставали перед ней социальные противоречия и проблемы; они бессознательно волновали и мучили ее, но она еще не могла разобраться в них.
— Пани, — сказала она после некоторого раздумья, — я, кажется, поняла, почему мужчинам отдается предпочтение, когда дело касается преподавания; они получают более полное, более серьезное образование, чем женщины… Однако это играет роль лишь тогда, когда от учителя требуются основательные знания, которые могут удовлетворить умственные запросы учеников. Но я на это и не претендую. Я хотела бы учить малышей…
— Для этого тоже всегда приглашают мужчин… — перебила ее Жминская.
— Они, верно, учат мальчиков?
— И девочек тоже.
Марта задумалась.
— Так что же остается женщинам-учительницам? — сказала она спустя минуту.
— Обучение языкам и изящным искусствам.
В глазах Марты сверкнула надежда. Эти слова Жминской напомнили ей, что у нее есть еще одна возможность, о которой она до сих пор не подумала.
— Искусствам? — сказала она торопливо. — Наверное, не только музыке?.. Я училась рисованию… мои рисунки даже когда-то хвалили.
Жминская задумалась, и это вселило надежду в душу Марты.
— Конечно, уменье рисовать может вам пригодиться, но рисовать детей учат гораздо реже, чем музыке…
— Почему?
— Вероятно, потому, что рисунок молчит, а музыка слышна всем… Во всяком случае, — добавила Жминская, — принесите мне свои рисунки. Если окажется, что вы обладаете незаурядными способностями, я смогу подыскать вам один или два урока…
— Способности у меня не такие уж большие, да и подготовка тоже недостаточная. Но давать уроки начинающим я смогу.
— В таком случае я не могу вам ничего обещать, — ответила Жминская спокойно, скрестив на груди руки.
Марта в тоске судорожно сплела пальцы.
— Но почему же, скажите? — шепотом спросила она.
— Потому что уроки рисования дают мужчины, — ответила хозяйка.
Марта склонила голову на грудь и минуты две просидела молча, погруженная в глубокое раздумье.
— Простите меня, — проговорила она, поднимая голову; на лице ее видно было мучительное беспокойство, — простите меня, что я отнимаю у вас столько времени. Я женщина неопытная, возможно, что я прежде слишком мало обращала внимания на взаимоотношения людей и на дела, не касавшиеся меня лично. Я не могу понять того, что вы мне говорите. Мой разум, которого я, думается, не лишена, не может согласиться с теми ограничениями для женщины, о которых вы говорите, так как я не вижу для них оснований. Получить работу, как можно больше работы — это для меня вопрос жизни, мне нужно вырастить и воспитать моего ребенка… У меня мысли путаются… мне бы хотелось правильно судить о вещах, понять… Но… я не могу… не понимаю…