Мартин Иден. Рассказы
Шрифт:
Рассуждая таким образом, Мартин задавал себе вопрос: какова же цена подобной популярности? Книги его покупала буржуазия; она же за них осыпала его золотом. Мартин был мало знаком с буржуазией, но и короткого знакомства было вполне достаточно, чтобы он успел составить мнение о ней. Поэтому он никак не мог уяснить себе, каким образом она могла оценить и понять его произведения. Действительная красота и мощь мыслей, высказываемых в них, были недоступны сотням тысяч людей, которые покупали и восхваляли его книги. Он был баловнем толпы, искателем приключений, взявшим штурмом Парнас в счастливую минуту, пока боги дремали. Сотни тысяч его читателей восторгались им с тем же тупым непониманием, благодаря которому они накинулись на «Эфемериду» Бриссендена и разодрали ее в клочки. Это была лишь стая волков, но вместо того, чтобы разодрать его, Мартина Идена, они виляли перед ним хвостом. А начнут ли они вилять хвостом или
Глава XLIV
В вестибюле гостиницы Мартин встретился с мистером Морзом. Очутился ли отец Рут тут случайно, придя по какому-нибудь делу, или же нарочно зашел, чтобы пригласить его обедать, Мартин так и не мог решить; впрочем, он скорее склонялся ко второму предположению. Как бы то ни было, но Мартин получил приглашение к обеду от мистера Морза, от человека, который когда-то отказал ему от дома и расстроил его свадьбу.
Мартин не рассердился. Он даже не почувствовал себя оскорбленным. Он снисходительно выслушал мистера Морза, думая о том, каково приходится бедняге глотать такую горькую пилюлю. Приглашения он не отклонил. Он только обещал зайти как-нибудь, не определяя времени. Затем он спросил, как поживают все и, в частности, как здоровье миссис Морз и Рут. При этом имени у него ничего не дрогнуло в душе. Он выговорил его спокойно и сам удивился, что сердце у него не забилось быстрее и кровь не прилила к лицу.
Он получал множество разных приглашений к обеду; некоторые из них он принимал. Люди знакомились с ним специально для того, чтобы иметь возможность пригласить его к обеду. Он продолжал недоумевать над тем пустяком, который вырастал в нечто огромное. Его позвал к обеду Бернард Хиггинботам. Мартин еще больше зашел в тупик. Он вспоминал время, когда так отчаянно голодал и никто не звал его обедать. А тогда-то он и нуждался в обедах: бледный, слабый, он терял в весе от голода. В этом-то и заключалась вся странность. Когда он нуждался в обедах, никто их ему не давал, а теперь, когда он мог купить себе сотни тысяч обедов и даже начал терять аппетит, его со всех сторон завалили приглашениями к обеду. Но почему же? Это было несправедливо и не вызывалось его заслугами. Ведь он не стал другим. Все его произведения тогда уже были написаны. Мистер и миссис Морз обвиняли его в лени и в нежелании работать и через Рут настаивали на том, чтобы он поступил куда-нибудь хоть конторщиком. А они-то знали о его работе, Рут показывала им все его рукописи, и они читали их. Благодаря этим самым вещам его имя попало во все газеты, и вот этот-то факт появления его имени во всех газетах и побудил их пригласить его.
Одно было достоверно: Морзы приглашали его не ради него самого и не из-за его таланта. Следовательно, и теперь он был им нужен не благодаря своим личным качествам и не благодаря своему таланту, а ради известности, из-за положения, которое он теперь занял в обществе, и — отчего не сказать прямо? — ради его сотен тысяч долларов. Вот за что буржуазия ценит людей! Какие же у него были основания ожидать другого к себе отношения? Но Мартин был горд. Подобное отношение внушало ему презрение. Он желал, чтобы его ценили или как человека, или за его творчество, которое, в конце концов, было выражением его души. Лиззи именно так и относилась к нему, как и водопроводчик Джимми и все его старые приятели. Они много раз на деле доказали это, когда он жил среди них, да и теперь, в то воскресенье в парке, им до его произведений не было дела. Они любили только Мартина Идена, своего товарища, доброго малого, за которого всегда готовы были постоять.
А Рут? Ведь она любила его ради него самого, это бесспорно; но все же, несмотря на свою любовь к нему, она предпочла остаться верной буржуазной идеологии. Мартину казалось, что и она была против его творческой деятельности главным образом потому, что карьера писателя не приносила много денег. С этой точки зрения Рут и раскритиковала его «Сонеты о любви». Она тоже настаивала на том, чтобы Мартин поступил на службу. Правда, вместо слов «поступить на службу» она выражалась более изящно и говорила: «занять положение в обществе». Но смысл оставался тот же, и слова эти застряли у него в мозгу. Он читал ей все, что писал, — поэмы, рассказы, статьи, «Вики-Вики», «Позор солнца», — все. А она постоянно и упорно уговаривала его поступить на службу
Таким образом, упомянутое выше незначительное обстоятельство вырастало в нечто крупное. Мартин оставался с виду здоровым и нормальным человеком, он хорошо питался, много спал. И все же он не мог отделаться от навязчивой мысли, которая постоянно преследовала его: «Ведь работа-то была уже сделана!» Эта фраза не выходила у него из головы. Он сидел против Бернарда Хиггинботама в его столовой в верхнем этаже дома, над лавкой и поглощал тяжелые блюда воскресного обеда, а сам с трудом сдерживался, чтобы не крикнуть: «Да ведь работа-то была уже сделана! Теперь вы меня кормите, тогда как прежде вы оставляли меня голодать, не принимали меня и проклинали, потому что я не хотел служить. А ведь работа-то была уже выполнена — закончена целиком. Теперь, когда я говорю, вы умолкаете, вы ловите каждое мое слово и с почтительным вниманием прислушиваетесь ко всему, что бы я ни сказал. Я могу сказать вам, что партия, к которой вы принадлежите, развращена окончательно и состоит из одних взяточников да жуликов, и вы, вместо того чтобы прийти в ярость, произносите „Гм! гм!“ и соглашаетесь, что в моих словах есть доля правды. А почему? Да потому, что я пользуюсь известностью; потому, что у меня много денег. Вовсе не потому, что я Мартин Иден, добрый малый и не дурак! Я мог бы сказать вам, что луна сделана из зеленого сыра, и вы расписались бы под этим — по крайней мере вы не стали бы отрицать этого открыто — потому, что я обладаю долларами, целыми горами долларов! А все уже было давно сделано; я повторяю, работа была уже закончена в те времена, когда вы плевали на меня и относились ко мне с презрением».
Но Мартин ничего не произнес вслух. Эта мысль грызла ему мозг и непрестанно мучила его, но он улыбался, и ему удавалось терпимо относиться к этим людям. По мере того как он становился молчаливее, Бернард Хиггинботам начал сам говорить. Он объяснил, что преуспевает в жизни и гордится этим. Он добился всего сам, и никто не помог ему. Он никому и ничем не был обязан. Он исполнял свой долг гражданина и содержал большую семью. Налицо была «Колониальная торговля Хиггинботама» — этот памятник, свидетельствовавший о его трудолюбии и ловкости. Он любил свою лавку, как муж — жену. Он раскрыл перед Мартином свою душу, рассказал ему, сколько ему пришлось придумывать всяких комбинаций, чтобы создать свое дело. У него и теперь еще были широкие планы. Город быстро разрастался. Помещение магазина становилось слишком тесным. Если бы у него было больше места, он завел бы разные улучшения, которые сократили бы расходы и сберегли бы много труда. Но он когда-нибудь добьется этого! Он прилагал все усилия, чтобы со временем купить соседний участок земли и построить на нем двухэтажный дом; верх он мог бы сдавать, а в нижнем этаже обоих домов поместилась бы «Колониальная торговля Хиггинботама». У него заблестели глаза, когда он заговорил о новой вывеске, которая протянется через оба фасада зданий.
Мартин забылся и не слушал собеседника. Припев «Да ведь работа-то была уже сделана!» вертелся у него в голове, заглушал все остальные звуки. Припев этот сводил его с ума, и он старался от него избавиться.
— Сколько, вы говорили, это будет стоить? — вдруг спросил он.
Его зять так и умолк, остановившись на полуслове в описании своих планов на развитие предприятия. Он ни слова не сказал относительно стоимости новой постройки. Но он знал ее: уже много раз он высчитывал, сколько на это понадобится.
— Мне хватило бы четырех тысяч долларов, — сказал он, — если цены на лес не повысятся.
— Включая сюда и вывеску?
— Я вывески в расчет не принимал. Без нее уж не обойдешься, раз дом будет построен.
— А земля?
— На землю надо прибавить еще три тысячи.
Он наклонился вперед, облизывая губы, нервно сжимая и разжимая руку и наблюдая за Мартином, в то время как тот стал писать чек. Когда чек был передан ему, он взглянул на сумму — семь тысяч долларов.
— Я… я не могу платить больше шести процентов, — хриплым голосом проговорил он.
Мартину хотелось рассмеяться, но вместо этого он спросил:
— А сколько это выйдет?
— Постойте-ка! Шесть процентов… шестью семь… четыреста двадцать.
— Это выйдет тридцать пять долларов в месяц, не правда ли?
Хиггинботам кивнул головой.
— Тогда, если вы ничего не имеете против, мы сговоримся таким обозом. — Мартин взглянул на Гертруду. — Вы можете оставить себе весь капитал, если только согласитесь тратить ежемесячно тридцать пять долларов на прислугу, которая будет стряпать, стирать, мыть посуду и полы, и так далее. Семь тысяч долларов будут ваши, если вы мне поручитесь, что Гертруда больше не будет делать черной работы. Согласны?