Мартин-Плейс
Шрифт:
Рокуэлл засмеялся.
— Я понимаю, что вы не скроены для этого, — сказал он снисходительно, — но это тоже часть загадки, которую вы должны разгадать. — Он протянул руку. — Желаю вам счастливого и плодотворного Нового года, Мервин.
— Благодарю вас, мистер Рокуэлл. Желаю и вам того же.
Дверь корректно притворилась, и у Рокуэлла вновь осталось впечатление какого-то смутного негативизма в поведении его помощника. Он никак не мог отделаться от ощущения двусмысленности. Льюкас держится очень мило, но искренен ли он? Сомнения возникали и из-за того, что его ладонь все еще
Ему не хотелось размышлять над этим, и он посмотрел на часы. Пора обойти главные отделы, как всегда в подобных случаях. А потом можно отправляться домой. Как обычно, встреча Нового года в «Пристани» будет обставлена со всей торжественностью. Он подумал об этом с удовольствием. Сбор всего клана. Дух старинного ритуала в юной стране.
22
— Скоро Н-н-новый год! — взревел Деннис в прихожей. — Счастливого Н-н-нового года!
Этот неожиданный взлет пьяной иронии донесся до комнаты Дэнни.
Уж он человек хороший, Уж он человек хороший, Уж он человек хороший, Так говорим мы все!Дэнни слушал, как хмельное самоутверждение сменилось у отца сентиментальной слезливостью:
Она моя Энни, я ее Джо, Она мне подружка, а я ей дружок. Поженимся мы и всегда будем вме-е-есте…Но слышал он не пьяный припев, а тоску, жгучую и неизбывную. Последние томительные ноты замерли, а Дэнни все еще стоял неподвижно, завороженный смятением песни. Потом он поправил галстук и оглядел себя в зеркале. Пиджак стал ему тесноват, чего он прежде не замечал. Он вырос за последнее время. И с носа исчезли веснушки. Он обдернул пиджак в тщетной надежде немного его растянуть и вытащил из карманов все деньги, которые у него были. Тридцать два шиллинга. Хватит ли? С Изер о деньгах можно было не думать. Порция мороженого и поездка в трамвае превращали его в состоятельного человека, но цена Полы, в которой он чувствовал иной опыт, приобретенный, возможно, в обществе взрослых мужчин, была неизмеримо выше. Он сунул деньги обратно в карман и спустился вниз.
В гостиной его отец то начинал распевать «Типперери», то умолкал, а на кухне его мать склонилась над кастрюлей.
Она повернулась, когда он вошел, и уловила в нем признаки возмужания. Каких удовольствий будет он искать сегодня, чтобы они ослабили его целеустремленность и еще дальше увели от нее? Его слабость пряталась под личиной силы, под личиной взбунтовавшейся волн. Все это было уписано на его лице. Мечтатель, отыскивающий мир, который окажется совсем не тем, какой он ищет, — это она знала твердо. Она сказала:
— Ты что-то рано собрался, тебе не кажется?
— Лучше выйти заблаговременно. Не хочется опаздывать.
— А я думала, ты все-таки не пойдешь.
Дэнни с удивлением посмотрел
— Не понимаю. Почему ты так подумала?
— А с кем сегодня буду я?
Этот вопрос воскрешал то, что она неустанно внушала ему с детства: он обязан разделять ее судьбу. Однако ее жестокая праведность в нем претворилась в идеализм, а ее воля и властность научили его твердо идти к цели.
— Почему тебе нужно, чтобы я остался? — спросил Дэнни.
— Я просто не хочу, чтобы ты уходил.
Опустив руки, мать впилась в него глазами.
Дэнни различил уродливую тень навязчивой идеи, которая требовала от него безоговорочной верности, готовая сковать его и в то же время служить ему, — ведь мать стремилась щедро отдать ему все, что могла бы отдать. Он сказал:
— Но почему? Ты мне не доверяешь?
— Я не доверяю не тебе, а миру, и ты лучше тоже ему не доверяй.
— Но мне нужны друзья. Я же не могу без конца оставаться в стороне, одиноким, ведь так?
— Да!
Это гранитное подтверждение поразило Дэнни, а мать продолжала:
— Я вовсе не хочу, чтобы ты оставался в стороне, но я не хочу, чтобы ты связался с неподходящей компанией. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю.
— Да, я понимаю.
Он понимал, что мать говорит о том лежащем вне досягаемости Токстет-роуд обществе избранных, к которому, по ее убеждению, он должен был стремиться. Они зашли в тупик, и Дэнни не знал, что ответить, но тут Деннис вдруг снова запел. Сердце Дэнни сжалось.
— Почему ты не поможешь ему? — сказал он умоляюще. — Он нуждается в помощи больше, чем я.
Мать поглядела на него так, словно проникла в самый потаенный уголок его души, где крылось предательство, и, оскорбленная его упреком, сказала:
— Уходи! Уходи и ищи то, что тебе нужно.
Она повернулась к кастрюле. Дэнни помедлил в нерешительности, но ее спина была как запертая дверь с заржавевшими петлями: он не мог ее открыть и знал, что, стучи он хоть до скончания века, ему ее не откроют.
Он стоял перед отелем «Мэншенс» и ждал, внимательно вглядываясь в каждый возникавший над гребнем холма автомобиль, пытаясь поскорее определить его цвет в ослепительном свете уличных фонарей. Автомобили проносились мимо, синие, черные, серые, бежевые, белые — всех цветов, кроме красного. И вдруг — красный. Он замахал рукой, но автомобиль не остановился. Да успокойся же ты, сказал он себе. Они подъедут, остановятся у тротуара. Пола распахнет дверцу и крикнет: «Садись, Дэнни! Извини, что опоздали», — а потом представит его остальной компании — веселой компании, единственной компании, с какой стоит встречать Новый год.
Так что жди, жди и смотри; смотри на толпу, на сумасшедший водоворот автомобилей, автомобилей, автомобилей, которые, возникая вдали, будят надежду, на миг заслоняют все остальное и проносятся мимо. Жди и смотри безжизненными глазами на пляшущие огни они вспыхивают, вспыхивают и дразнят ночь коварными улыбками. И уйди. Только дурак ждет и надеется, только дурак может поверить. Это же была шутка, новогодняя шутка. «А я ему говорю: «Поехали со мной!» Она будет где-то смеяться, развлекая своих приятелей.