Мартин Заландер

Келлер Готфрид

Хотя во время воскресной прогулки в народ заблуждение его столь плачевно развеялось, он волей-неволей опять направил взор на общественные дела, желая поближе познакомиться с их теперешним положением. Новую Конституцию, принятую мюнстербуржцами, наиболее передовые из сторонников государства и общества за рубежом встретили одобрением как вполне удовлетворительный инструмент, который позволит достичь того, чего желаешь со всею решимостью; и тех же принципов, какими в умеренном, даже скромном смысле удалось обеспечить народ, уже в их нынешней вербальной форме будет достаточно, чтобы день за днем вводить огромнейшие изменения, о коих означенный народ и не помышлял. В эти первые годы страна, словно пчелиный улей, гудела от законопроектов и голосований, и Заландер с удивлением наблюдал, как в сумраке пивной двое проектантов могли полностью сформулировать проект закона, небольшого, но ценою в миллионы, или референдума, причем

мнение избранного народом правительства никого не интересовало. Вдобавок одни за другими, с короткими интервалами, накатывали массовые выборы всевозможных мелких и крупных чиновников в администрацию, суды, школы и общины, отчего избирателям буквально вздохнуть было некогда, а поскольку Мартин Заландер означенными обязанностями не манкировал, он незаметно оказался захвачен стремниной. Чтобы лучше ориентироваться, посещал политические собрания, начал выступать и вносить предложения, а так как независимость его была общеизвестна и оттого все знали, что для себя ему ничего не нужно, он избирался во всевозможные комиссии, в коих работал с честным рвением, хотя это было сопряжено с разъездами, а он, по правде говоря, к числу «вагантов» не принадлежал.

Таким многосложным путем он попал в число непосредственных народных руководителей, или в низовое правительство, которое в лице странствующих учителей почитало своим долгом разъяснять народу различные трудные аспекты его самоопределения, сиречь от лица плохо осведомленного народа апеллировать к народу, каковому надлежит быть более осведомленным.

Конечно, иные предметы ему и самому были не слишком хорошо известны, а оттого приходилось заранее спешно с оными знакомиться или же защищать печатные документы, приняв их на веру. Правда, подобным образом он действовал лишь изредка, зато частенько примечал это за другими. Порой у него закрадывалось печальное подозрение, будто штат политических честолюбцев высшего, среднего и низшего уровня по сравнению с прежними временами стал в целом чуточку похуже, а значит, несколько худшее состояние одного слоя обусловливает и объясняет состояние всех прочих.

Впрочем, скоро он опять воспрянул духом, уповая на народ, эту вековечную добрую почву, которая снова и снова растит высокие прямые колосья. И тогда, хоть уже и вышел из юношеского возраста, дал обет следить за собой, никогда умышленно не превращаться в вульгарного честолюбца, а равно не содействовать снижению упомянутого уровня.

Верный столь похвальному намерению, он, однако, еще раз пережил огорчение, сходное с тем, что выпало ему во время первой прогулки по возвращении из Бразилии. Случилось это опять-таки воскресным днем; ближе к вечеру он присутствовал в своем родном городе на обсуждении вопроса о продовольствии, одинакового во всех культурных государствах и подвергаемого одинаково нейтральному, или чисто деловому, рассмотрению. Но здесь речь шла о предложении создать не только странное, но совершенно нелепое учреждение, которое в одиночку измыслил некий умник и которое снискало в округе известное сочувствие. Мартин Заландер, по договоренности со своими друзьями, должен был выступить против. Сперва он выслушал обоснование предложения и еще ряд выступлений, где некомпетентные, большей частью довольно молодые люди вместо детальной аргументации лишь на все лады твердили-выкрикивали «республика», «республиканский», «достоинство республиканца» и проч. Это бахвальство республикой по всякому поводу и без повода уже давно огорчало его, именно потому, что он был искренним швейцарским республиканцем. И когда встал, дабы огласить свое суждение, то почувствовал необходимость сказать несколько слов по этому поводу, тем более что присутствующим, как ему казалось, не повредит благожелательное поучение.

— Дорогие сограждане! — начал он с наивозможным спокойствием. — Прежде чем изложить мою точку зрения на обсуждаемый предмет, не совпадающую с позицией предшествующих ораторов, я не могу не коснуться дорогого и мне слова «республика», которое за минувший час определенно прозвучало здесь раз двадцать. Без малого шестьсот лет назад наши предки в жарких схватках основали и укрепили республику, ни разу не произнеся этого слова, и множество старинных федеральных грамот и кантональных книг тоже его не содержат. Лишь позднее патриции и граждане господствующих городов стали употреблять его по отношению к себе, дабы красивым словом придать античный блеск своему земному величию. Теперь мы имеем его в языковом употреблении, но не для злоупотребления. Мне кажется, тот, кто все время твердит это слово, да еще и бьет себя в грудь, может с тем же успехом провиниться в лицемерии, как любой другой фарисей или ханжа! Однако речь у нас сейчас не об этом; я хотел лишь обратить ваше внимание, любезные сограждане, что и республиканец должен приобретать все, что ему надобно, и словами платить не может; над законами природы

республика не властна, Провидение не представляет ей на утверждение либо отклонение план необходимой крестьянину хорошей погоды в тот или иной сезон, как не представляет его ни королям, ни их подданным, а международным сношениям безразличны государственные формы стран и мировых регионов, где они разыгрываются. Вот все, что я счел позволительным заметить, перед тем как перейду к изложению моего суждения, причем остановлюсь на фактических обстоятельствах подробнее, нежели это происходило до сих пор.

Нежданное нравоучение пришлось не ко двору. Если уже и раньше слышался ропот, то теперь один из присутствующих прервал оратора и потребовал слова.

По всей видимости, сказал он, надобно опять поспешить с реакцией! Прошло едва несколько лет, а здешний уроженец, бывший учитель народной школы, впрочем ныне, как говорится, в золотых оковах, г-н Мартин Заландер, уже неспособен терпеть слово «республика»! В подобных обстоятельствах тем, кто еще поддерживает ее, никак не годится слушать на серьезном народном собрании столь враждебные речи. Если других желающих выступить больше нет, предлагается закрыть дискуссию и перейти к голосованию.

Заландер, который так и не садился, возвысил было голос, хотел продолжить. Несколько человек, не разобравшись в происходящем, поддержали его, другие же, кому смысл его речи был опять-таки непостижимо высок, но подозрителен, шумно ратовали против; возникла неразбериха, в коей одержали верх те, что прекрасно поняли, какой смысл Мартин вкладывал в свои слова, однако именно оный смысл был им ненавистен и невыносим.

Его лишили слова, контрпредложение выдвинуть не удалось, и означенный вопрос объявили решенным. В дальнейшем, надо сказать, он бесславно отпал; зато Мартин Заландер приобрел новый опыт. Он покинул здание и неприметную деревушку, более ни с кем не разговаривая, и, хотя приехал сюда по железной дороге, на поезд садиться не стал, зашагал пешком по дороге, что через поля и леса вела в Мюнстербург.

Во время этой одинокой прогулки он мог обдумать, в какой мере не только более-менее важному государственному деятелю, но и народному избраннику целесообразно подавлять нравственные откровенности. В конечном счете, думал он, я все же рад, что высказался! Кое-что все же останется в памяти, а коли они на свой лад пропечатают меня в газете, я тем паче громко заявлю, что слово «республика» не камень, который допустимо давать народу вместо хлеба.

Честное намерение прояснило слегка раздраженное расположение духа; бодрым шагом Мартин поднимался на холмы, которые еще отделяли его от города, а долгий летний день позволил до заката выйти на гребень, где его ожидал особенный сюрприз. На свежескошенном лугу, частью окаймленном рощею, хозяин ближней усадьбы устроил небольшое празднество — поставил под сенью деревьев несколько длинных столов, а на лужайке перевернул вверх дном огромный чан. На нем сидели три скромных музыканта, наигрывая спокойные танцевальные мелодии, Мартин уже некоторое время слышал в вечерней тишине безыскусный, прямо-таки задушевный наигрыш, а теперь увидел и молодежь, которая без толкотни, свободными группками танцевала вокруг чана, не поднимая шума, в золотом вечернем сиянии, лишь удлиненные тени танцующих плясали на золотисто-зеленой траве.

Заландер восхищенно любовался этой картиной.

«Она будто из совсем другого мира! — думал он. — Такая мирная и совершенно безмятежная! Интересно, что там за общество? Большинство хорошо одеты, иные даже изящно, иные попроще. Молоденькие девушки, молоденькие парни!»

Но как же он удивился, когда, подойдя ближе, узнал собственных дочек, которые в свои восемнадцать-девятнадцать лет, стройные и грациозные, кружились с юношами помоложе, выглядевшими не менее прелестно и ростом уже не уступавшими девушкам.

Заландер невольно следил взглядом за первой парой, за Нетти и ее кавалером, присматриваясь к бодрому танцору. А был это, как уже упомянуто, стройный, гибкий парнишка, чьи светлые волнистые волосы разлетались от движений и золотом искрились в лучах заката.

Провожая глазами эту пару, он в конце концов потерял ее из виду и оттого поискал взглядом вторую дочку, Зетти, которую тоже приметил издалека. Вот и она, припорхала, словно мотылек, однако, как ему показалось, с тем же юнцом, с тем же блондином, что и Нетти.

«Замечательные задатки у этих вертушек, — мелькнуло у него в голове. — Ишь, наловчились уже менять парней! В самом деле, не мешает чуток поглядеть!»

Эта парочка в танце прошла мимо, он проводил их взглядом, а с другой стороны опять приближалась Нетти, все с тем же херувимом, только на сей раз остановилась прямо перед ним, потому что музыка смолкла.

— Ба, да это же отец! Ты нас отыскал, знал, что мы здесь? — радостно воскликнула дочка.

— Откуда я мог знать? Вышел сюда совершенно случайно. Что тут за бал? Зетти тоже здесь?