Марусина любовь
Шрифт:
– Ну да. Все так, конечно. А только… только… Ведь и впрямь неудобно же отказать! Получается, человек для тебя старается, а ты морду от добра воротишь? Она действительно как лучше хочет…
– Ну да. Конечно же как лучше, – грустно усмехнулся Никита. – Руководствуясь исключительно самыми высокими благими намерениями. И с рубашкой твоей тоже так получилось, помнишь? Тоже из благих намерений…
Вот зря он напомнил ей про это недавнее недоразумение с рубашкой. Совсем зря! Она уж и забыть успела про ту историю с рубашкой. А он напомнил… Зачем? Она ж тогда хотела себя с лучшей стороны проявить, от чистой души помчалась после зарплаты в магазин,
– Марусенька, это что такое? – нарисовалась в дверях их комнаты свекровь в тот как раз момент, когда Никита стоял в этой злосчастной рубашке перед зеркалом. – Что это, я тебя спрашиваю?
– Так рубашка… Новая… – удивленно повернулась к ней Маруся, не расслышав поначалу в голосе Ксении Львовны угрожающих ноток.
– Я вижу, что рубашка. Но что это значит, Марусенька?
– Как – что значит? – непонимающе пожала она плечами. – Зашла вот в магазин, купила мужу обновку с зарплаты…
– Ты считаешь, что твой муж нуждается в обновках? Ты считаешь, что у него рубашек нет?
– Мам, прекрати… – с досадой развернулся от зеркала Никита. – Ну купила и купила, чего ты…
– Помолчи, Никита! Я не с тобой разговариваю! – обиженно проговорила Ксения Львовна. И тут же слезная тень пробежала по ее лицу, и губы поджались тонкой ниточкой, будто нанесли ей только что смертельную обиду. Резко развернувшись, она быстро вышла из комнаты, даже не взглянув на стоящую столбом удивленную Марусю.
– Чего это она, Никит? – переспросила Маруся робко, когда за Ксенией Львовной закрылась дверь. – Чем я ее обидела? Может, рубашка плохая? Но мне в магазине сказали, что она из всех самая хорошая и модная, самого лучшего качества… Ой, как неловко получилось… Пойду спрошу, что это она так разобиделась…
– Не надо, Марусь. Не ходи, – усмехнувшись, тихо проговорил Никита, кидая снятую рубашку на спинку кресла. – Ты все равно маминых претензий не поймешь, я думаю.
– Да что я, совсем глупая, что ли? – обиженно подняла она на него глаза. – Как это – не пойму? Нет, надо выяснить…
Ксению Львовну она застала в гостиной. Та сидела с отсутствующим видом перед телевизором, тупо уставившись в экран. Но наличие внутренней обиды никаким отсутствующим видом не прикроешь. Тем более, когда очень хочется, чтоб обиду эту заметили, и тем более, чтоб еще и сильно виновато ею озадачились.
– Ксения Львовна, я так и не поняла… – присела с ней рядом на краешек дивана Маруся. – Вы на что обиделись-то?
– Марусенька, давай с тобой договоримся сразу, на берегу… – продолжая бесцельно нажимать на кнопки пульта и не поворачивая к ней головы, настороженно-ласково проговорила свекровь, – ты никогда больше не станешь этого делать…
– Да чего, чего делать-то? – в отчаянии развела руками Маруся. – Что я такого сделала?
– Ты пойми, Марусенька, я вас с Никитой очень, очень люблю! – вдруг резко повернулась к ней Ксения Львовна, прижав ладони к груди. Глаза у нее при этом были такими отчаянными, что Марусе тут же захотелось сделать все так, как ей хочется. Только вот что ей хочется, так и оставалось непонятным. – Позволь мне самой заботиться о вас, Марусенька… Ну согласись, ведь это же не так и плохо, когда кто-то очень хочет о тебе заботиться! Ведь мы же одной семьей живем,
– Ну да… Наверное… – растерянно подтвердила Маруся. – Организм, конечно… А при чем тут рубашка-то?
– Да я сама, сама вам обоим куплю все, что надо, Марусенька! И даже больше! Поверь, вы ни в чем не станете нуждаться, пока я жива. И ты всегда будешь одета, как куколка…
– Но как же, Ксения Львовна… Я ведь тоже зарабатываю… Я и сама могу…
– То, что вы с Никитой вдвоем зарабатываете, можете оставить себе на карманные расходы, – вдруг снисходительно усмехнулась она, зло сверкнув глазами. – И вообще, не надо сейчас, Марусенька, о материальном… Ты бы лучше озаботилась тем, чтоб забеременеть побыстрее! А все остальные проблемы, в том числе и материальные, пусть тебя не волнуют. Я очень надеюсь, ты сейчас все поняла правильно… Ведь поняла?
– Не знаю, Ксения Львовна… Как-то странно все это…
– Чего тебе странно?
– Не знаю. Не могу объяснить…
Так и не смогла она тогда выразить словами чувство появившейся внутри смутной неудовлетворенности. Помычала бестолково и замолчала.
Вот же незадача – чувство неудовлетворенности было, а имени ему не находилось. Было только ощущение некое, будто засасывает ее в себя эта странная приторно-халявная жизнь. Лишает воли, сил липучей свекровкиной ласковостью, Никитиным смиренным спокойствием и – даже страшно сказать – равнодушием, а еще – праздными выходными, вкусной едой, красивыми нарядами… Хотя, если подумать, что плохого во вкусной еде, свекровкиной ласке и красивых нарядах? Ничего плохого вроде и нет. Живи да радуйся. Но если б знала она тогда, во что потом выльется эта ее смутная неудовлетворенность…
Осень подступила к городу незаметно, исподволь. Выйдя как-то утром из дому и ступив на желтый опавший кленовый лист, Маруся подумала: через месяц картошку копать надо… Вот никак не искоренялись из нее привычки прежней жизни, хоть плачь! Идет мимо булочной, например, и остановится как вкопанная, и потянет носом… Свежеиспеченным калачом пахнет! Иль мимо газона идет, который только что дворник скосил. Так свежим травным духом и шибанет…
Конечно, на дачу они всем семейством часто выезжали, но что такое эта дача… Те же дорожки, тот же газон. Молока парного не попьешь и огурчика с грядки своими руками из шершавых листьев не вытащишь. Не отдыхалось ей как-то на даче. Потому и запросилась у Ксении Львовны на выходные домой. И причину придумала: надо маме картошку помочь выкопать. Хотя и не пришел вовсе срок для картошки – начало сентября всего! Благо что Ксения Львовна об этих сроках понятия не имеет.
– Что ж, поезжай, Марусенька, – покивала Ксения Львовна, задумчиво разглядывая пространство перед собой. – Маме кланяйся…
Маруся взглянула на нее удивленно – сроду она не наблюдала за Ксенией Львовной такой отрешенной задумчивости. Даже лицо ее будто стекло вниз, и губы сжались в скобочку, и обозначились резко носогубные глубокие складки, как им и положено по природе давно уже обозначиться на лице женщины, перешагнувшей за шестой десяток. Нет, они, конечно, и раньше на ее лице присутствовали, эти коварные складочки-морщинки, во всех положенных им местах, но как-то незаметно отходили на второй план, не позволяли себе такого коварного акцента. Вернее, Ксения Львовна им этого не позволяла. А тут…