Марусина заимка
Шрифт:
– Берите, не отказывайтесь. Мы вас обижать не согласны.
Я вышел из-за стола и стал укладываться на диване. Перспектива провести целую ночь в теплой комнате под благословляющею десницей почтенного старца была так соблазнительна, что в моей отяжелевшей голове не было других мыслей... Чепурников с писарем удалились за перегородку и продолжали там свою беседу о предстоящей кампании.
– Верно ты знаешь, что завтра?
– Да уж верно тебе говорю. Болдин сказывал. Выпили мы тут с ним, он и проговорился...
– А трудно...
– слышалось через минуту.
– Трудно. Храбрость имеет большую. Черкес настоящий, молодчина!
– Отчаянный?
– Да уж без засады не взять.
– А как ничего нету?
– Чудак! Ведь уж мне тогда здесь не житье - неужто стану рисковать.
Я заснул. Мне казалось, что я забылся только на мгновение, но, очевидно, прошло довольно много времени. На станции было тихо, на столе стоял самовар и чайные приборы. Очевидно, мои спутники успели напиться чаю и улеглись спать. Свеча была погашена, и только железная печка освещала комнату вспышками пламени.
– Гаврилов!
– послышался вдруг тихий оклик Чепурникова.
– Не спите?
– Не сплю.
– А знаете, я ведь рассчитал.
– Ну?
– Тридцать две тысячи восемьсот сорок рублей пятьдесят копеек.
– Н-да, - сказал Гаврилов из своего угла, - капитал хороший. Только бы бог помог.
– Дай-то господи! Капитал отличный. Вот бы Марфа моя Степановна обрадовалась!
– Н-да. Возымели бы мы с тобой хорошую копеечку...
Сильным сопением Пушных напомнил собеседникам о своем существовании.
– Ишь, сопит свинья!
– с презрением сказал Чепурников.
– А ведь и ему придется дать.
И через полминуты он добавил с закипающею досадой:
– Спрашивается: с какой стати?
Опять тишина.
– Гаврилов, а Гаврилов!
– Что?
– А вы верно знаете, сколько с ним золота?
– Верно. По этому самому расчету они уж и раздуванили в тайге. Черкес с Мандрыковым за себя весь песок взяли!
– Гм... Жалко!
– Что тебе жалко?
– Маловато выходит.
– Что так?
– Да так, не хватает мне мало-мало по моим расчетам. Еще бы мне тысячки хоть три, я бы на Горе у вдовы у Мятусовой домик купил. Славный домик, с огородом и с мензелинчиком. А теперь придется у Степанова купить. Тоже домик ничего, а нет того виду... Тот на господскую ногу... Я ведь службу-то брошу...
– Бросишь?
– Ну ее! С капиталом какая надобность? Теперь я перед каждым офицером тянусь, а тогда он у меня, офицер, на чашку кофею будет зван. Так ай нет?
– Пустое!
– сказал писарь решительно.
– Как пустое?
– Так, суета, честолюбие одно, - подтвердил Гаврилов философски.
– Думаешь, хорошо: станешь ты
Я насторожил уши. Писарь говорил тихо, и голос у него мне показался чрезвычайно приятным. Я устал от холодного, угрюмого пути и от этих жестких, наивно-грабительских разговоров. Мне показалось, что я наконец услышу человеческое слово. Мне вспомнились большие глаза Гаврилова, и в их выражении теперь чудилась мне человеческая мечта о счастии...
– Вот ты как разговариваешь, - сказал несколько озадаченный Чепурников.
– Ну, а ты что станешь делать?
– Я?.. Мне бы привел господь, я бы женился.
– А ты разве неженатый?
Гаврилов сделал на своей постели нетерпеливое движение.
– Ты знаешь ли, - спросил он резко, - почем в нашей стороне пул хлеба?
– Пожалуй, не рупь ли с полтиной...
– То-то. Так неужто же при наших достатках жениться?
– А ты бы другого места поискал.
– Бывал и в других местах. Не фартит. На приисках служил и спирт нашивал... Только и нажил что ломоту в ногах. Нет, по нашему месту надо совсем бессовестному человеку быть, тогда станешь богат...
– А невеста есть?
Гаврилов молчал. Слабый огонек его цигарки как-то задумчиво вспыхивал и угасал за перегородкой. Писарь курил и мечтал.
– Поглядываю тут на одну. Да что! Я беден, она и того беднее. Так и не говорил ей ни разу... Другое бы дело, кабы бог помог... Уехали бы мы с ней из этого гиблого места, зажили бы себе тихонько, свое бы дельце завели.
– Какое бы ты дело стал заводить?
– Я-то?
– Да.
Опять Гаврилов замолчал, как будто не решаясь посвятить Чепурникова во святая святых своих мечтаний.
– Кабак в своем месте открыл бы, - сказал он.
– Чего лучше? Спокой!.. А народ у нас к вину наваженный...
III
Огонь в печке угасал. Как это часто случается после сильной усталости, я спал плохо. Забываясь вполовину, я терял минутами сознание времени, но вместе с тем ясно слышал порывы ветра, налетавшего с ленской стороны, слышал, как он шипит снаружи у стен и сыплет снегом в окна.
Вдруг с одним из этих порывов до меня долетел слабый звон колокольчика. Звук этот чуть коснулся слуха и тотчас же потонул в шипении метели. Но через минуту он повторился, опять исчез и потом зазвенел яснее, дольше, с короткими перерывами. Чуткий Гаврилов поднялся за перегородкой, зажег свечу и кинул несколько поленьев в печку.
– Ох-хо-хо!
– зевнул он и перекрестил при этом рот.
– Господи-владыко, царица моя небесная!.. Кого еще бог дает, уж не почтмейстер ли? Едет что-то шибко... Простого пассажира этак не повезут...