Маруся и близнецы
Шрифт:
Росло очень медленно, разогревая ее до лихорадочных температур и покалывая искрами удовольствия, растворенными в крови. Она сжимала мышцы, стараясь разогнать возбуждение, но настырные пальцы между ее ног держали ее ровно на том уровне закипания, что было нужно близнецам.
— Иногда девушки были у обоих, но было интересно попробовать другую… — с плохо скрываемым порочным самодовольством вспомнил Макар.
— Ты помнишь, как Женька сосала? — Никита закатил глаза и причмокнул. — Грех было не поделиться.
— А Ник умел уламывать самых
— Я просто не возился с ними как ты, а брал то, что хотел.
Маруся непроизвольно впилась ногтями в кожу головы обоих братьев, почувствовав укол ядовитой зависти по отношению и к той Женьке, и к тем, что делали «всякие гадости» с ее — ее! — сводными братьями.
— А вдвоем одновременно с кем-нибудь было? — спросила она ревниво.
— Нет, — хором покачали головой парни.
— Ты наша единственная развратная сестренка, — Никита сполз ниже, задрал носом короткий топик и присосался к ее груди, сорвав задыхающийся стон с губ Маруси.
Который поймал поцелуем Макар.
— И мы сделаем с тобой все, что захотим, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.
И от этого обещания, данного так серьезно, ее всю тряхнуло. Она развела колени, непроизвольно подталкивая их к более активным действиям, но заработала только фирменный смешок Никиты.
— А у тебя, кроме того импотента, вообще никого не было? — заинтересовался вдруг Макар.
Его чуть-чуть шершавые губы поглаживали ее голое плечо, и это было одинаково приятно им обоим — необычные тонкие ощущения.
— Были какие-то свидания… — пробормотала Маруся. — Но дальше поцелуев не заходило. Почти.
— Почти? — боднул ее в висок Никита. — Кто-то трогал тебя, кроме нас и твоего Андрюши?
— Где трогал? — уточнил Макар.
— Нет, никто! — соврала она, мгновенно выдав себя румянцем.
— Нет-нет-нет, даже не пытайся, — покачал головой Никита. — Мы все знаем.
— Я правда…
— Мы читали твой дневник, — Макар с кривой ухмылкой убрал влажный локон, прилипший к ее лбу.
— Какой?.. — нахмурилась она.
— Тот, что ты забыла тут в восемнадцать.
— Да! Точно! — вспомнила Маруся. — Я никак не могла его найти! Подумала, что могла случайно сжечь со старыми тетрадями…
До нее начало медленно доходить, когда она увидела их ухмылки.
— Так это вы его украли!
— И прочитали, — сощурился Никита.
— Весь. — Макар кивнул в ответ на ее взгляд.
— И кое-что выучили наизусть…
38
Маруся в своем дневнике, конечно, не писала прямо ни о каком разврате, да и не было у нее того разврата толком. Но для четырнадцатилетних Макара и Никиты ее девичьи откровения были покруче самой забористой порнухи, найденной в интернете.
Там, в порнухе, какие-то совершенно посторонние тетки ненатурнально стонут,
Другое дело — этот розовый дневничок с наивным замочком, который отдавал свои секреты, стоило лишь посильнее дернуть. Да и секреты были наивными, под стать замочку.
Маруся не так уж часто вела этот дневник, записывая к него только свои впечатления о свиданиях и размышления о поклонниках, но и этого близнецам хватило для зажигательных фантазий.
Так они узнали про то, что Жора не только целовал ее под сиренью, но и встретил как-то в лесу, прижал к толстенной ели и долго дышал в шею, одновременно поглаживая по заднице и временами засовывая ребро ладони между ног. Маруся тогда не поняла прикола этих развлечений, но парням-то все было ясно.
Видение вредной сестрицы, вжатой мужским телом в грубую кору, тяжело дышащей и раскрасневшейся — вот это был отменный повод передернуть. Обсудить, как бы они сами ее развернули и нагнули — и передернуть еще раз.
Но Жора — это Жора, Маруся относилась к нему как-то равнодушно и легкомысленно, будто не принимая всерьез. А вот в какого-то Максима, которого в компанию друзей привела сестра, она влюбилась по-настоящему и долго описывала его «невыносимо синие» глаза, мягкие волосы, «манящие» губы и «влекущий» голос, перемежая строчки сердечками и даже написанным украдкой «Маруся Соловьева». Это только потом Макар с Никитой узнали, что эта глупость — примерять фамилию мальчика — довольно распространена, а тогда, помнится, обалдели.
Сестрица их вздыхала по тому Максиму почти год. Ревновала ко всем девчонкам, которые оказывались рядом, да и сама старалась рядом оказаться. Подробно описывала каждый медляк, который удавалось с ним станцевать. И как его руки «мужественно и крепко» держали ее за талию, и как «дыхание, напоенное запахом крепкого мужского алкоголя» — то есть, перегаром — опаляло ее лицо, и как он смеялся над ее шутками…
Но уходил провожать неизменно кого-то другого.
Зачитывая самые сочные куски вслух, они по очереди изображали рвотные позывы от этих «розовых соплей», но не могли оторваться от страданий бедной Маруси.
Которая однажды даже набралась смелости признаться в своих чувствах тому самому Максиму.
«Он взял меня за руку и в его добрых нежных глазах появилось незнакомое мне доселе чувство» — вот что было написано о его реакции.
Макар с Никитой обсудили этот вопрос тоже. Их озадачило, что за неизвестное чувство там показалось. Они решили, что скорее всего за год терзаний парень был уже давно в курсе, что Маруся в него влюблена, и если не отвечал ей взаимностью, значит не пылал ничем ответным.