Машина и Винтики

Геллер Михаил

Отмеченная Б. Томашевским безглагольность, субстантивизация глагола придает конструкциям Ленина модальность приказа.13

Так создается законченная модель языка советского вождя: слово, лишенное имманентного смысла; составленный из подобных слов лозунг; изложенный в композиции, которая навязывает эту формулу-лозунг, как единственный ответ-решение-приказ.

Исследование политической речи Ленина появилось в журнале "левого фронта искусств" (ЛЕФ) не случайно. Футуристы, последователи "формального метода", считавшие себя естественными представителями революции в искусстве, взяли на себя задачу формулировки законов нового языка,

Для них ясно: "Революция выдвинула практические задачи – воздействия на психику массы,

организации воли класса". Революция ставит цель: выковать нового человека. Футуристы дают средство: "Искусство… является одним из острейших классовых орудий воздействия на психику". Они ставят перед собой программу максимум – осуществить "сознательную реорганизацию языка применительно новым формам бытия", бороться за "эмоциональный тренаж психики производителя-потребителя".14 Развивая эти мысли, изложенные теоретиком футуризма Сергеем Третьяковым, лингвист Григорий Винокур представил основные черты понятия ранее неизвестного – языковой политики. "Языковая политика, – определяет Винокур, – есть ни что иное, как основанное на точном, научном понимании дела. вмешательство социальной воли в структуру и развитие языка, являющегося объектом этой политики".15

Вмешательство начинается в области фразеологии, то есть в области лексики, словаря. "Именно на словаре легче всего осуществлять социальное воздействие на язык, – пишет Винокур. – Куда легче, к примеру, заменить одно слово другим, чем дать новую форму падежу". Он резюмирует свою мысль: "рационализация фразеологии есть первая проблема языковой политики".16 Для Винокура "рационализация фразеологии" означала "ее омоложение", т. е. обновление лозунгов, фиксированных формул, терминов.

И здесь обнаруживается поразительная наивность талантливого лингвиста, отражавшая поразительную политическую наивность футуристов, представителей "левого искусства". Они говорили о необходимости воздействовать на психику человека с помощью языка, они предлагали технику. Но оказалось, что они не понимали системы, которая создавалась, характера правящей партии. Винокур констатирует: "Фразеология революции оправдала себя. Вне этой фразеологии нельзя было мыслить революционно или о революции". Это очень правильное и важное наблюдение: без революционных лозунгов, без революционного словаря не были бы возможны ни изменения образа мысли масс, ни сама революция. Удачная фразеология во многом определила удачу революции: были найдены "нужные слова… переход от восприятия которых к действию не осложнялся никакими побочными ассоциациями: прочел и действуй!" Это отличное определение лозунга: слово, которое не осложняется побочными ассоциациями, и требует перехода к действию. Например, самый знаменитый лозунг революции: Грабь награбленное! В удачном лозунге сочетались: "простое как мычание" содержание и форма, характеризующаяся "восклицательной интонацией, монотонной, но упорной мелодикой".17

Прошла революция, закончилась гражданская война. Коммунистическая партия продолжает использовать испытанную технику. В 1923 г. Правда писала: "В каждый данный момент наша пресса с особой яркостью выдвигает основные лозунги, узловые пункты, ударные точки и бьет в них настойчиво, упорно, систематически – "надоедливо", говорят чаши враги. Да, наши книжки, газеты, листовки "вбивают" в головы масс немногие, но основные "узловые" формулы и лозунги". Автор статьи настаивает на словах: пресса "бьет", "вбивает" в "головы масс" узловые лозунги и формулы. "Настоящая коммунистическая статья, – продолжает Правда, – не только газетная, но и журнальная, не только агитационная, но и научная – отличается исключительной ясностью, четкостью стиля. Она резка и груба, элементарна и вульгарна, – говорят наши враги. Она правдива, искренна, смела, откровенна, беспощадна…"18

Для Г. Винокура этот стиль был хорош в период революции, теперь,

говорит лингвист, необходимо "омолодить нашу фразеологию". Он предлагает ввести новые слова, живые, человеческие, разбить штампы. Винокур приводит примеры лозунгов-штампов: "Долой империализм! Да здравствует победа индийских рабочих и крестьян! Да здравствует международная солидарность рабочего класса! Да здравствует рабочий класс России и его передовой авангард – Российская Коммунистическая Партия!" И делает вывод: "Ведь это все сплошь "заумный язык", набор звучаний, которые настолько привычны для нашего стилистического уха, что как-нибудь реагировать на эти призывы представляется совершенно невозможным… За этими высокопарными словами не скрывается никакой реальной мысли, никакого реального чувства".

Для Винокура нет никакого сомнения: лозунги – это словесные штампы, реальное содержание которых давно выветрилось. Можно мыслить образами, можно мыслить терминами, но нельзя мыслить штампами. Мышление штампами может быть только "бессмысленным". Лингвист делает замечательное открытие, он первым формулирует – не подозревая того, что делает – основы логократии: "Мы перестаем логически мыслить… штампованная фразеология закрывает нам глаза на подлинную природу вещей и их отношений, она подставляет нам вместо реальных вещей их номенклатуру – к тому же совершенно неточную…"19

Перед нами пример парадокса: ученый обнаружил замечательное оружие, определил его смертоносную силу и предлагает тому, кто этим оружием пользуется, от него отказаться – разоружиться. Через 60 лет после того, как "революционная фразеология" была названа "заумным языком", за которым нет никакой реальной мысли, газеты пишут: "Деятели литературы и искусства, работники культуры! Создавайте произведения, достойные нашей великой Родины! Работники пищевых отраслей промышленности! Увеличивайте производство продуктов питания высокого качества! Народы арабских стран! Сплачивайте свои ряды в борьбе против израильской агрессии и диктата империализма! Братский привет народам Анголы, Мозамбика и других стран Африки, избравшим путь социалистического развития".20

***

Русский лингвист жестоко ошибся в 1923 г.: он полагал. что новый мир нуждается в новом человеке, который будет мыслить логически, разумно, он полагал, что предупреждает об опасности воздействия штампов на сознание. Он не понимал, что именно в этом была цель: разрушить способность к логическому мышлению, создать язык, "закрывающий глаза на подлинную реальность". Введение цензуры на десятый день после Октябрьского переворота было с точки зрения новой власти актом первоочередным и необходимым. Следующим шагом – в июле 1918 г. – было закрытие всех некоммунистических газет и журналов. Создание нового языка было возможно лишь в условиях отсутствия возможностей сравнения. Только в этих условиях могло родиться бессмысленное "мышление штампами".

Историки продолжают и сегодня спорить о легитимности сталинского периода советской истории: был ли он наследником Ленина, продолжил ли его дело или исказил, предал ленинизм? Сталин был лучшим и единственным наследником Ленина, прежде всего потому, что он лучше всех понял значение Слова и власти над Словом. Сталин завершил дело начатое Лениным, превратил модель советского языка в действующий язык, могучий инструмент переделки сознания.

В борьбе за власть Сталин демонстрирует замечательные возможности использования слова и свои способности мастера семантической игры. Главным оружием Сталин делает лозунг, штампованную формулу. Борьба с Троцким, например, ведется как борьба двух лозунгов: "Строительство социализма в одной стране" и "Перманентная революция". Сталин сочиняет лозунг для каждого своего противника, а потом разоблачает лозунг и его сторонников. Таким образом борьба за власть приобретает научный характер.