Машина пробуждения
Шрифт:
– Прошло две тысячи лет, Тея, а ты наступаешь все на те же грабли. Опять выбираешь проигрывающую сторону. И, что куда печальнее, разве на сей раз тебе есть куда бежать? Нет той змеи, что могла бы тебя спасти.
Когда Клеопатра заговорила вновь, ей не удалось скрыть печали ни выражением лица, ни звучанием голоса.
– «Отток» станет идеальной армией в руках умелой царицы. А личи… Небесные владыки – прирожденные генералы. Ффлэн выбыл из игры, а его собачки заперты на псарне. Пусть Тьюи и мешает мне, но тебе следует понимать, что поле ее интересов лежит за пределами этого города. Я же обречена жить здесь, но,
– Во имя колоколов, Тея, да если бы я получал по грязному сребренику от каждого бывшего бога-императора, произносящего эту фразу… Мы все здесь в ловушке. Думаешь, только тебе одной хочется перемен? Очнись уже. Ты такая же, как все.
Но она только кивнула:
– Разумеется, амбиции свойственны многим. Но, Эшер, не всем дано их воплотить в жизнь. Мы не можем умереть. Мы те, кем всегда были. Мы – женщина-фараон.
Час от часу не легче.
– Эх, Тея, мне так жаль.
– И правильно. Дни твоей свободы на исходе, Эшер, и скоро ты тоже станешь узником. И ты понимаешь, что мы имеем в виду. О сварнинге знают лишь те из нас, кому должно быть известно и то, что со всем этим делать, жалкая ты пародия на мужчину!
Судя по тому, как это прозвучало, говорила она как никогда искренне.
– Не это я имел в виду, – скорбно покачал головой Эшер. По лицу его струились слезы. Он пролил их столько, что по их волнам можно было бы отправиться в плавание… на корабле костей, корабле, принадлежащем птицам. – Мне жаль тебя, Тея. Жаль, что ты встретишь свой конец вот так.
– Твои слезы ничего не решат. Не трать слов впустую. – «Пожалуйста. Прошу тебя, старый мой друг. Поверь в мою ложь».
– Я понимаю… – кивнул Эшер, все еще не в силах унять рыдания.
«Спасибо».
Ей нужен был покой, и он это понимал, хоть и страдал. Ей надо было забыться, а не возвыситься. Леди не могла Умереть. Эшер распрямился и запел, подобно изувеченному ангелу.
Глава шестая
Кендис ругается что твой матрос и ведет машину так, словно навеселе. Она бесится, выжимая под восемьдесят из древнего дизельного «мерседеса», обошедшегося ей в шестьдесят баксов и одну дрочку. Мечтает стать разносчицей коктейлей, но не может подняться выше разменщицы банкнот. Зеленые полиэфирные брюки и туфли на резиновых подошвах. Блевотина.
– К хренам и его, и эту мамашу-членососку! Гори в аду и жри там дерьмо, шлюха! – Кендис прикуривает ультра-легкую ментоловую «Lady Pinksmoke», одновременно пытаясь счистить с зуба след от «не пачкающейся» помады. Ноготь соскальзывает, и сигарета падает на колени.
– Вот хрень! – Кендис утыкается носом в собственную грудь, пытаясь поймать ускользающий фильтр. Грузовика она не видит. Не ждет столкновения.
Вот и все. Меньше чем через мгновение мир превращается в подобие всех этих рекламных роликов автомобильных компаний: сочный полуденный свет льется в открытый люк, где-то на диване потеет та тетка со своим молодчиком, мимо пролетает шарф Айседоры Дункан, магнитофон исполняет Берлиоза.
Разлетается
Отряхивая пыль, она встает. Ржавчина и глина разводами покрывают ее лицо, смешиваются с ее волосами, марают ресницы и губы. Она выскребает грязь из опаленных солнцем глаз, оправляет одежду и запихивает своих девчат обратно в топик. Под небом, слишком желтым даже для Техаса, протянулась бетонная дорога. Кругом лишь пыль, да серовато-зеленая поросль, да лысые холмы. И пышечка Кендис – живая и одинокая. Интересно, пострадал ли ребенок? Она надеется, что да.
– Мать твою, Кенди!.. – бормочет она, порывшись в карманах и обнаружив, что где-то успела потерять пачку «Lady Pinksmokes». – Еще одна богом забытая трасса. Джек Керуак. Ушедшие путешествуют быстро
Маларк баюкал Никсона на руках. Уставший и совершенно лишившийся сил, тот с удобством расположился в просторном каньоне между обнаженными бицепсами спасителя, всем своим видом изобразив невинного и беспомощного малыша. Он уже начинал приходить в себя, что-то мяукая, точно пригревшийся котенок, понемногу возвращаясь из царства грез. Маларк вынес немальчика из драки в Бонсеки-сай и доставил его в безопасное место. У великана было полно причин не связываться с разъяренной розововласой женщиной, не последней из которых были ее напряженные отношения с его женой, но и оставить в беде ребенка, пусть и такого фальшивого, как Никсон, он никак не мог.
Итак, пока Эшер и Сесстри вели свои маленькие войны, а Купер все дальше погружался в безумие, Маларк Неустанный решил позаботиться о подобранном им ребенке и попытаться зажечь в глазах Никсона прежний волшебный огонек – он знал, что когда-то такой в них светился. Маларк подозревал, что Третьи люди не так уж сильно отличаются от Первых.
Ему самому понадобилось жениться, чтобы разбудить домашнего котика, дремлющего в ягуаре – свирепом хозяине джунглей многих миров, и Маларк был благодарен за это своей жене. Да и зверь не стал слабее, познав ребенка в своей душе. Стало быть, это решение могло бы подойти и Никсону.
Вот только Никсон понятия не имел о детской покорности, что убедительно доказал сразу же, как только открыл глаза и увидел над собой загорелое лицо Маларка. Извернувшись намоченной кошкой, он попытался выскользнуть из рук своего спасителя и взревел:
– Гребаные педики!
Точнее, взревел бы, если бы физически не был десятилетним мальчишкой. Так что его негодование скорее прозвучало как писк, а лицо его стало красным, словно свекла.
– Угомонись, малыш.
Пальцы Маларка сгребли воротник Никсона, увлекая немальчика обратно в безопасное ложе. Нечеловеческая мощь великана не допускала возражений. Никсон ошарашенно посмотрел на него, а затем икнул. Что бы там ни думал на этот счет сам Никсон, но Маларк вовсе не был предвзят, когда смотрел на столь обманчивое тело немальчика. Для великана все они были просто несчастными котятками – детьми, – учитывая, сколько успели прожить. Лишь встретившись со смертным, который ввиду возраста уже не мог вспомнить своей родины, Маларк хоть как-то был готов признать в том ровесника.