Машина пространства
Шрифт:
— Как-нибудь переживу ночь.
Амелия указала мне на длинный ползучий стебель из тех, что она не кинула в стог, а сложила в сторонке. Отломив часть стебля, она протянула его мне со словами:
— Выпейте соку, Эдуард. Это не опасно.
— А если сок ядовит?
— Отнюдь нет. Я попробовала его еще когда возилась с корсетом. Он очень освежает и, по-моему, не дает никаких неприятных последствий.
Я поднес срез стебля к губам и неуверенно потянул в себя содержимое. Рот мгновенно наполнила холодная жидкость с каким-то острым привкусом, и я быстро ее проглотил. После одного-двух
— Послушайте, это же точь-в-точь микстура, какую мне прописывали в детстве!
Амелия улыбнулась.
— Значит, вы тоже ее пили! А я-то гадала, заметите ли вы сходство…
— Только в детстве мне давали обычно еще и ложку меду, чтобы снять привкус.
— Ну что ж, на сей раз вам придется обойтись без меду.
Я ответил храбро:
— Как знать…
Амелия бросила на меня проницательный взгляд, а потом смутилась, хоть и не так сильно, как раньше. Я отшвырнул напоивший меня стебель и помог ей забраться в убежище, уготованное нам на ночь.
Глава VII. Мы раскрываем истину
1
Довольно долгое время мы лежали тихо, не шевелясь. Хотя Амелия и постаралась выбрать самые сухие растения, мы вскоре обнаружили, что под тяжестью наших тел они все равно сочатся влагой. К тому же малейшее движение — и к нам проникали струйки наружного воздуха. Правда, я ухитрился немного подремать, но за Амелию не ручаюсь. Разбуженный холодом, который предательски подкрался к моим ногам, я понял, что она совершенно закоченела.
— Эдуард, неужели нам суждено умереть здесь? — только и спросила она.
— Не думаю, — ответил я без промедления. Признаться, минувшим днем подобная перспектива мне и самому приходила в голову, и я попытался заранее найти какие-то аргументы в утешение Амелии. — Не может быть, чтобы нам оставалось далеко идти.
— Но мы погибнем от голода!
— У нас еще есть шоколад. И, как вы справедливо заметили, сок этих растений питателен.
По крайней мере, это была правда: мой желудок настоятельно требовал твердой пищи, однако с тех пор, как я рискнул выпить соку, сил у меня заметно прибавилось.
— Если не от голода, то от холода. Долго я не выдержу.
Ее била дрожь, и я не мог не слышать, как во время разговора у нее стучат зубы. Наш бивуак пока что не оправдывал надежд.
— Пожалуйста, разрешите мне, — сказал я и, не дожидаясь ее согласия, придвинулся к ней и обнял ее за шею. Отпор, полученный накануне, еще не изгладился из моей памяти, и я испытал облегчение, когда Амелия с готовностью припала головой к моему плечу и положила руку мне на грудь. Тогда я приподнял колени, чтобы дать ей возможность поджать ноги. Но, устраиваясь поудобнее, мы невольно потревожили накрывающее нас одеяло листвы и потратили немало времени, прежде чем сумели вновь расправить его.
Наконец, мы успокоились, силясь хотя бы восстановить то относительное тепло, каким располагали поначалу. Минуты шли за минутами — мы молчали, пока наша близость не стала сказываться и я не почувствовал себя немного уютнее.
— Эдуард, вы спите? — спросила Амелия совсем тихо.
— Нет, —
— Мне все еще холодно. Может, надо встать и нарезать еще листьев?
— По-моему, лучше просто лежать и не шевелиться. Тепло придет само собой.
— Обнимите меня.
То, что последовало за этой в общем-то невинной просьбой, я не сумел бы представить себе даже в самых смелых мечтах. Повинуясь порыву, я привлек Амелию к себе, в ту же секунду она обвила меня руками, и мы очутились в объятиях друг друга — настолько тесных, что я отбросил всякую осторожность.
Щека Амелии была прижата к моей щеке, и я вдруг ощутил, что эта бархатная щека ласково трется о мою! Я ответил тем же — и тут понял, что любовь и страсть, которые я так старательно подавлял в себе все это время, вот-вот выйдут из-под контроля. В глубине души я знал наперед, что позже пожалею о своей несдержанности, но тут же забыл об этом: мои чувства требовали немедленного выхода. У самых моих губ оказался изгиб девичьей шеи, и, не пытаясь более противостоять судьбе, я прижался к этому нежному изгибу и поцеловал его с отменной пылкостью. Амелия в ответ обняла меня еще крепче, и мы оба совершенно перестали заботиться о сохранности нашего убежища.
Я чуть-чуть отстранился, Амелия повернула ко мне лицо и прильнула губами к моим губам. Я ответил так горячо, что чуть не задушил ее. Когда мы наконец прервали затянувшийся поцелуй, наши лица разделяли какие-нибудь полдюйма, и тогда я сказал с непритворной убежденностью:
— Я люблю вас, Амелия.
Она не отозвалась, лишь опять привлекла меня к себе, и мы снова целовались как безумные, не в силах остановиться. Амелия была для меня всем, мироздание словно прекратило существовать, и по крайней мере на время я совершенно перестал замечать необычность окружающей обстановки. Я хотел одного — чтобы так продолжалось вечно. И Амелия, судя по ее реакции, разделяла мои чувства.
И вдруг она отдернула руку, отвернулась от меня и громко заплакала.
Возбуждение разом спало, и я ощутил огромную усталость. Я как бы упал откуда-то с высоты, уткнувшись лицом во впадинку между шеей Амелии и ее плечом. Это продолжалось бесконечно долго: мы не шевелились, я дышал болезненно, с трудом, и мое дыхание в замкнутом пространстве обдавало меня жаром. Амелия плакала, и слезинки, капая у нее с виска, стекали одна за другой по моей щеке.
2
Я шевельнулся один-единственный раз, когда левую руку свела судорога, а затем вновь лежал тихо-тихо, защищая Амелию от холода своим телом.
Разум мой, казалось, совершенно бездействовал, желание оправдаться перед самим собой иссякло так же быстро, как и необузданная страстность. Иссякло и желание обвинять себя в чем бы то ни было. Губы слегка саднило, я еще чувствовал вкус поцелуев Амелии. Пряди ее волос щекотали мне лоб — я не отодвигался.
Проплакав несколько минут, она успокоилась. Чуть позже ее дыхание стало размеренным, и я понял, что она заснула. Я тоже мало-помалу почувствовал, что усталость, скопившаяся за день, дает себя знать, сознание затуманилось, и с течением времени я позволил себе забыться.