Машина снов
Шрифт:
Марко рефлекторно перекрестился и коснулся этих сухих на вид рук. Чиншин определённо был жив: кожа, хоть и высохшая, оказалась тёплой на ощупь, суставы податливы в сочленениях.
Жидкая полувоздушная бородёнка дымным облачком окутывала подбородок великого мага, но его лицо походило на лицо Хубилая, как одно куриное яйцо походит на другое. Его не покрывали шрамы, оно, разумеется, выглядело куда моложе императорского, но сомнений не было – перед Марком лежала точная копия Хубилая. Чиншин оказался так же огромен, как и император: исполинская грудь вздымалась приливной волной, могучие руки выглядели так, что могли бы сломать любую подкову. Самое удивительное, что, если бы не швы, Чиншин выглядел так, словно уснул вчера. Просто прилёг отдохнуть.
Марко аккуратно расстегнул покрытый пылью халат. Всё тело Чиншина, насколько можно было заметить, покрывали магические знаки. Все естественные отверстия запечатывал воск. Даже стопы покрывали расписанные восковые пластины.
Марко запер ворота
Чиншин лежал совершенно безмолвно. Но вокруг с каждой секундой нарастало странное напряжение, заставлявшее волосы шевелиться.Двадцать три.
Марко подобрал в углу длинный бамбуковый шест с крюком на конце, отворил ставенки бойниц под потолком, чтобы впустить в келью побольше света и воздуха. Он задыхался от запаха крови, облепившей лицо, руки и грудь ссохшейся коричневой коркой. Отчего-то этот знакомый и даже некогда возбуждающий аромат сейчас казался ядовитым, словно на нём подсыхала отравляющая слизь каких-то неведомых гусениц или других тварей, не имеющих никакого отношения к миру людей. Содрогаясь от омерзения, Марко поискал глазами что-нибудь, похожее на бадью для умывания, но огромная келья была суха, как заброшенный степной колодец. Наверное, для сохранности тела здесь нужен сухой воздух, подумалось Марку. Он подобрал с пола обронённый стилет, попытался счистить кровяную корку, чуть не обрезался, смачно плюнул и выматерился.
И в ту же секунду порыв ветра хлопнул всеми ставнями одновременно. В покоях потемнело. Марко поёжился, отчего-то глянул на песчаные струйки, чья чистота на фоне окровавленной одежды казалась невероятной и, почему-то, немного обидной, потом бросил взгляд на тело Чиншина. Тяжёлые складки халата, из-за обилия орнаментов и толстых золотых и серебряных нитей казавшиеся негнущимися, словно, картонными, напряжённо задрожали, будто покойного охватил приступ падучей. Но лицо Чиншина оставалось совершенно неподвижным, только еле заметно вибрировали исписанные бумажки, прилепленные воском к лицу. Марка охватило зябкое чувство, которое он не смог сразу определить, робость, усталость, неуверенность – всё вместе.
Холод усиливался, словно летний день внезапно кончился, оборотившись осенней водяной моросью. Марко с неприязнью чувствовал, как сгущается воздух, и с ещё большей неприязнью ловил себя на мысли о том, что, находясь в логове великого мага, совершает большую глупость. Он попытался поднять тело, но халат колол драгоценными нитями, упирался, словно живой, защищая немую плоть хозяина. Марко, закусив губу от напряжения, взрезал одежду, оставив тело в исподнем, вынул из котомки моток веревки и отрез довольно грубой, хоть и нетолстой хлопчатой ткани, быстро спеленал Чиншина, надев ему на голову тёмный коричневый мешок, и, взвалив его на плечо, пошёл к выходу.
Несмотря на видимую корпулентность принца, тело его в этом состоянии вовсе не тяготило плечо, не вызывало желания ругнуться, передохнуть и пожалеть о том, что рядом нет пары помощников, которым можно было бы всучить святую ношу. Марко, хоть и шатался от усталости, но понимал, что утомлён отнюдь не весом царственного полутрупа, а кровавой мясорубкой, в которую ему пришлось попасть на подступах к Чиншиновой башне. Пошатываясь и более всего боясь подскользнуться на залитых кровью каменных ступенях, он медленно пополз вниз по крутой лестнице, словно старуха, ощупывая стопой каждую ступень перед тем, как встать на неё. Из пропасти справа поднимался свежий ветерок, игриво треплющий его за рукав холодными пальцами, и Марку подумалось, что он верно перебросил тело именно через правое плечо, чтобы не дай бог не глянуть вниз, туда, где завитки тумана, поднимающиеся от невидимой реки на невидимом отсюда дне ущелья, манили вниз своей иллюзорной мягкостью. Один раз, попытавшись заглянуть за низенький каменный бортик, не огораживающий, а скорее художественно оформляющий отвесный обрыв, Марко случайно наступил на грудную клетку поверженного охранника, слегка промнувшуюся под его стопой. Его тут же бросило в пот, он пошатнулся, выровнялся и быстро сосредоточился на осознании своей цели и на том факте, что растерзанная усадьба по-прежнему полна лис, и, кроме того, кто-то из охраны мог уцелеть. Эта опасность перебила неприятное ощущение обрыва рядом, и остаток пути Марко проделал почти без проблем, если не брать в расчёт, что кровь покрывала ступени сплошняком, превращая кожаные подошвы сапог в подобие салазок, готовых беспрепятственно катиться по гостеприимной багровой жиже до самого низа.
Доскакав чёрт-те как до подножья предательски вьющейся лестницы, Марко выглянул из-за каменной колонны с благоприятными знаками, осеняющими вход на извилистую анфиладу, и бросил быстрый взгляд на двор. Опоенные, обескровленные стражники, там и сям валяющиеся мокрыми мешками и грудами тряпья, казались вполне безопасными. Двор пересекла полуголая лиса, пьяная от крови, измазавшей ей правую грудь, выбившуюся из располосованного ворота платья. Она что-то счастливо пела, точнее, орала, словно купчина, пересёкший с караваном весь путь от Кашгара по пустыням и бесплодным плато и вот дорвавшийся до первой
Марко быстро перебежал двор, по-вороньи тяжело перепрыгивая через валяющихся стражников и с тревогой ощущая колебания тела на плече в те минуты, когда его прыжки отдавались в животе Чиншина гулким внутренним чмоканьем. Выйдя за ворота, он с удовлетворением отметил, что пугающее, мерзкое чувство холода и ощущение загустения воздуха почти прошли. Он дошёл до поворота, где одиноко стояла опустевшая лисья арба без возницы, явно поспешившего исполнить роль прислуги на отвратительном пиршестве в усадьбе. Рядом с арбой растерянно пасся Марков жеребчик, шлея распуталась и висела как сопля, но невидимая любовная нить всё ещё привязывала его к кобыле, потерявшей к нему всякий интерес. Марко присвистнул, подав условный знак, и конёк, радостно кивая, поскакал к нему как жеребёнок, но, не добежав буквально несколько локтей, внезапно озадаченно плюхнулся на круп, мотая головой. Постепенно в его глазах проявлялся испуг. Он поднялся неуклюжим рывком, визгливо заржал, но Марко снова засвистел, приговаривая: нунунумойхороший, ненужно, ненужнобояться, всёхорошомоярадость, айтымойкрасавчик, эточейтакойхулиган, соскучилсятыпохозяинубратишка? Жеребчик поуспокоился, сливово косясь на свёрток, вокруг которого паутиной вились бесчисленные завитки песка. Марко хекнул, перевалил Чиншина через холку, взлетел в седло и дал коньку шенкелей, желая поскорей убраться из этого проклятого места. Жеребчик рванул было на дыбки, но Марко одеревеневшей рукой ухватил поводья, похлопал конька по шее, забалтывая его, убаюкивая старушечьими ласковыми полупричитаниями, и тот понёсся по большаку, копытами выбивая из камней искры, долго не затухающие в тёмном воздухе.
Преодолев очередной поворот, Марко проверил ременную петлю, удерживающую тело поперёк холки, и подумал, что при такой тряске Чиншин может получить повреждения. Он спешился, распеленал тело, осмотрел его, хмыкнул, снова спеленал, взгромоздился на жеребчика и аккуратно потрусил назад к усадьбе, вспомнив, что краем глаза видел на дворе лёгкую повозку. Через полчаса он привязал коня к полураспахну- тым воротам, подобрал тяжеленную алебарду, обронённую кем-то из стражников, и, крадучись, прошёл во двор. Коляска оказалась лёгкой, хвала небесам. Опасаясь положить алебарду, Марко впрягся в повозку и тихонько выкатил её за ворота, поминутно оглядываясь, как вор. Аккуратно смотанная упряжь лежала тут же, под кошмой. И вскоре Марко, ласково понукая конька, уже катился по большаку в ночную темноту, представив жеребчику самому разбирать дорогу. Колёса слегка поскрипывали, Марко зевнул и уронил подбородок на грудь.
Проснулся он от того, что утренний влажный холодок укусил его за оголившийся загривок. Жеребчик еле плёлся, утомившийся, но упорный, как заводная деревянная игрушка. До желанной бамбуковой рощи оставалось совсем недолго, Марко решил не давать коню воли, прищёлкнул поводьями, и жеребчик, обиженно тряхнув головой, потрусил чуть быстрее.
Мохнатые лесистые горбы холмов становились всё выше, и через пару часов полудрёмы коляска подъехала к намеченной стоянке. Марко выпряг жеребчика, перекинул поводья через плечо, слегка прихватив узлом, чтобы не скатывались, взвалил тело на другое плечо и, раскорячившись, как утка, вразвалку почавкал быстро намокающими сапогами по лиственному ковру, напитавшемуся утренней росой. Дойдя до известнякового столба с уютной пещеркой, он воровато оглянулся по сторонам, свалил тело в пещерке, стараясь не ударить его о землю, быстро стреножил коня и вернулся к повозке. Дорога стелилась сквозь утренний туман серым длинным языком. Ни единого звука. Марко подхватил оглобли и затолкал повозку в кювет, небрежно схоронив её между высоких зарослей орляка, слегка припорошив листвой; высунул голову из зарослей, снова осмотрел дорогу и на цыпочках перебежал мощёный ручей, струящийся вдаль на север. Добежал до пещерки. Сел на песчаное донце. Достал баклажку и с удовольствием отпил ледяной сладкой водицы, стараясь не выхлебать всё за раз. Потом вспомнил про запрудку рядом, выбрался наружу, пополнил баклажку, разделся по пояс, наспех обмылся, стараясь не шуметь, хотя желание поплескаться и пофыркать терзало просто невыносимо. Кое-как прополоскал верхнюю куртку, срубил две ветки, растянул куртку крестом и воткнул под камень, стараясь расположить её в солнечном пятне, уже начинавшем проступать сквозь воздушную крону на небольшом пролыске. Обмыл стилет. Воткнул в корягу, торчащую рядом, и освободил тело императорского сына от сделанного наспех савана.