Машина времени (сборник)

Уэллс Герберт Джордж

Я предположил, что лаборатория разрушена и что я под открытым небом. Казалось, что тут сооружается какое-то новое строение, но я слишком быстро мчался, чтобы замечать движущиеся предметы. Даже последняя улитка – и та проносилась мимо меня во весь дух.

Мои глаза очень страдали от постоянной смены тьмы и света. В короткие промежутки темноты я видел луну: она быстро вертелась на небе, меняя свои фазы от новолуния до полнолуния. Я видел слабое мерцание кружащихся по небу звезд. Но по мере того как я мчался с все увеличивающейся скоростью, смена ночи и дня сливалась в одни непрерывные сумерки. Небо окрашивалось удивительной синевой, той самой чудесной светящейся краской,

какая бывает в ранние сумерки. Скачущее по небу солнце превратилось в одну огненную полосу, в ярко блестящую дугу, а луна – в бледно сияющую ленту. Звезд я уже не мог видеть и только временами замечал яркие круги, сверкающие в темной лазури неба.

Ландшафт вокруг меня, казалось, был окутан туманной дымкой. Я все еще находился на склоне холма, на котором до сих пор стоит мой дом, и надо мной поднималась вершина, серая и неясная. Я видел, как росли на этом холме деревья, постоянно изменяясь подобно клубам пара: то желтели, то снова зеленели, росли, расширялись и, мелькая, исчезали. Я видел, как вырастали огромные здания – туманные, великолепные, а затем исчезали, словно сновидения. Вся поверхность земли как будто преображалась, таяла и уплывала на моих глазах.

Маленькие стрелки на циферблате, отмечавшие скорость моего движения, вертелись все быстрее и быстрее. Я заметил, что солнечная полоса колыхалась вверх и вниз, от одного солнцестояния до другого, за менее чем одну минуту, и, следовательно, в минуту я пролетал больше года. Каждую минуту происходила перемена: то в воздухе кружился белый снег, то он исчезал, сменяясь такой же кратковременной яркой зеленью весны.

Неприятные ощущения, которые я испытывал в самом начале путешествия, несколько притупились и перешли в своего рода истерическое возбуждение. Я замечал неуклюжее раскачивание Машины, но не мог объяснить себе, отчего это происходит.

В моей голове царил такой хаос, что я не в состоянии был сосредоточиться на какой-либо мысли и с каким-то безумием устремлялся в будущее. Вначале я почти не думал об остановке и о чем-нибудь другом, кроме этих ощущений.

Но вскоре появилось новое чувство, нечто вроде любопытства, смешанного с ужасом, и это чувство, постепенно усиливаясь, окончательно овладело мной.

«Какое странное развитие человечества, какой удивительный прогресс в сравнении с нашей зачаточной цивилизацией, – думал я, – раскроется передо мной, когда я взгляну ближе на мир, неясно мелькающий и быстро изменяющийся перед моими глазами!» Я видел огромные великолепные архитектурные сооружения, поднимающиеся надо мной, более массивные, чем какие бы то ни было строения нашего века, и в то же время как будто сотканные из мерцающего тумана! На склоне холма я видел растительность, которая была богаче теперешней и которая не исчезала во время зимы. Даже сквозь туманную завесу, окутывающую мои мысли, мир казался мне необыкновенно прекрасным. Тут-то я и задумался: а как же остановиться?

Особенный риск при остановке заключался в том, что какой-нибудь предмет мог уже занять то пространство, которое раньше занимали я и моя Машина. Пока я мчался во времени с такой ужасной скоростью, это не могло иметь значения. Я находился, так сказать, в разжиженном состоянии и подобно пару скользил в промежутках между встречающимися телами! В случае же остановки мое существо – молекула за молекулой – должно было проникнуть во встречный предмет. Атомы моего тела должны были войти в такое тесное соприкосновение с этим препятствием, что могла произойти сильная химическая реакция и, вполне вероятно, страшный взрыв, который отправил бы меня вместе с моим аппаратом по ту сторону всех

возможных измерений, то есть в область неведомого! Эта мысль не раз приходила мне на ум, когда я строил свою Машину, но я беспечно принимал ее как неизбежный риск – один из тех, от которых человек не в состоянии избавиться. Теперь же, когда это стало неминуемым, риск не представлялся мне в таком розовом свете, как раньше.

Дело в том, что абсолютная странность окружающего меня мира, неприятное покачивание и дрожание Машины, а главное, ощущение непрерывного падения, совершенно выбили меня из колеи. Я говорил себе, что никогда не смогу остановиться, и под влиянием внезапного внутреннего противоречия тотчас решил сделать это.

С глупой нерасчетливостью я приналег на рычаг – Машина мгновенно перевернулась, и я стремительно полетел в пространство.

В ушах у меня загромыхал гром. На мгновение я оглох. Смотрю – я уже сижу на мягком дерне перед своей перевернутой Машиной, а вокруг меня свистит град. Перед глазами – сплошная серая пелена. Но шум в ушах постепенно прошел, и я огляделся.

Я находился, как мне показалось, на маленькой лужайке в саду; повсюду – кусты рододендронов, и с них дождем сыплются под ударами града лиловые и пурпурные цветы. Отскакивающие от земли и танцующие в воздухе градины образовали маленькое облако, повисшее над моей Машиной и, словно дым, стлавшееся по земле. В одно мгновение я вымок до нитки.

– Нечего сказать, гостеприимство! Человек промчался к вам через бесчисленное множество лет, а вы так встречаете…

Однако я тут же подумал: глупо так мокнуть.

Я встал и осмотрелся. Какая-то колоссальная фигура, высеченная, по-видимому, из белого камня, неясно вырисовывалась в тумане позади рододендронов. Но все остальное нельзя было разглядеть.

Трудно передать мои ощущения. Когда град стал ослабевать, я наконец-то рассмотрел белую фигуру. Она была громадна: серебристый тополь едва достигал ее плеча. Беломраморная, она представляла собой нечто вроде крылатого Сфинкса, но крылья были не прижаты к телу, а распростерты, и вся фигура словно парила в воздухе. Пьедестал, как мне показалось, был сделан из бронзы, покрытой густым слоем медной зелени.

Лицо Сфинкса было обращено в мою сторону. Его незрячие глаза как будто следили за мной, а на губах скользила тень улыбки. Он был сильно попорчен непогодой, и это производило неприятное впечатление, точно Сфинкс был поражен какой-то болезнью.

Я стоял и смотрел на него, может, полминуты, а может, полчаса. Он то отдалялся, то приближался – в зависимости от того, усиливался или уменьшался град. Когда же я отвел от него глаза, то увидел, что завеса из града стала гораздо прозрачнее, а небо посветлело, обещая, что скоро выглянет солнце.

Я снова окинул взглядом белую фигуру, как будто присевшую для прыжка, и внезапно почувствовал всю отчаянную смелость моего путешествия. Что предстанет передо мной, когда рассеется туманная завеса? Какие перемены могли произойти с людьми? Что, если всем овладела жестокость? Что, если в этот промежуток времени человеческая раса потеряла свой прежний облик и превратилась в нечто нечеловеческое, отталкивающее и подавляюще сильное? Еще, пожалуй, примут меня за какое-нибудь первобытное дикое животное, более страшное и отвратительное своим сходством с людьми. Я могу показаться им поганой тварью, которую нужно немедля истребить…