Машинисты (авторский борник)
Шрифт:
Он пронесся рядом с ними, они услышали его, но и без слов было все ясно: оставалась единственная возможность спастись, если побежать на близлежащее возвышение. Спастись было легко, и Турсуналиев закричал на женщин, чтобы они быстрее бежали. А сам он вместе с Хасановым бросился в сторону путевой будки, откуда спасения не было. Они понимали, что погибнут, по, должно быть, поступить иначе не могли, потому что вскоре с соседней станции, где ничего еще не знали, должен был выйти рабочий поезд, в котором обычно едут сотни железнодорожников и строителей. Поскольку все это происходило в субботу, значит, в поезде
Должно быть, другого выхода для себя они не видели, потому что их только двое, а в поезде — сотни, в том числе дети. Конечно, к будке с телефоном мог бы побежать один, а второй мог уйти в сторону, но, наверное, никто из них не хотел оставить другого. А скорее всего, решили бежать вдвоем, потому что с одним в такой момент всякое может случиться.
Однако было обстоятельство, из которого можно сделать вывод, что ни о чем они не советовались и ничего не решали, обстоятельство, которое заставило их, не раздумывая, идти на смерть.
Когда поезд только промчался — в нем было всего три вагона — все четверо обходчиков еще стояли рядом. Хасанов, взглянув на воду, закричал вдруг протяжно и страшно, как не может кричать мужчина. И этот крик, раздирающий душу, смешался с гулом воды. Схватившись за голову, обходчик побежал. Турсуналиев кинулся за ним, и оба скрылись в путевой будке. Что увидел Хасанов, сказать теперь невозможно, но вполне вероятно, учитывая время, расстояние, скорость движения воды, которая уже несла свои первые жертвы: именно в это время здесь несло детей Арипа Камалова.
Для Хасанова это было непереносимо, и это, видимо, явилось последним толчком к тому, чтобы отдать свою жизнь за спасение сотен жизней. Кавый Хасанов и Калимджан Турсуналиев в мирное время повторили подвиг Матросова.
Через день после гибели героев их тела доставили на станцию Кувасай, в их дома. Хоронили без почестей, без траурного марша. В общем большом бедствии не успели тогда еще разобраться, кто оказался героем. А потом разобрались.
— Мы преклоняемся перед их героизмом, их моральной силой и гордимся ими, — сказал первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана тов. Рашидов. — Мы представили их к высшей награде и не оставим их семьи. Товарищи Хасанов и Турсуналиев останутся среди нас, как борцы, их подвиг всегда будет помогать нашему народу строить жизнь…
Я был в семьях погибших. Видел цветущие виноградники Калимджана Турсуналиева и чудесный дом Ка-выя Хасанова. Мне рассказали: в самый тяжелый момент перед похоронами в комнату зашла соседка с Флоридой. Девочка, улыбаясь, подпрыгивала, что-то ловила руками. Кто-то прошептал: «Уходите скорее». «Нет, — вмешался стоявший рядом. — Подойдите ближе к матери, пусть посмотрит на свою дочь».
Услышав шум воды, Синягин бросился к мосту. Он решил перебежать на противоположную сторону. Он бежал, а гул все усиливался, и метрах в пятидесяти от моста увидел он этот поток, ударившийся в фермы и сорвавший их с опор.
— Назад! — крикнул он людям, бежавшим вслед.
Сообщив в управление дороги о случившемся, Синягин всю ночь думал, как быстрее восстановить мост. Утром поток спал. Рельсы на мосту уцелели, и хотя ферм не было, они повисли на опорах, встав вертикально,
Тем же путем, что и сюда, Синягин вернулся на левый берег.
Путейцы, съехавшиеся к мосту, оцепенели, узнав о смерти людей, увидев бессмысленные разрушения. Казались неправдоподобными эти многотонные изуродованные мостовые фермы среди опустошенных и мертвых виноградников, разорванные и перепутанные, как клубок ниток, рельсы, вековые чинары вырванные с корнями, исполинскими корнями, неотделимыми для человеческого глаза и сознания от земли, теперь вымытые и чистенькие, будто насильно обнаженные в своей девственности. Все было противоестественно и дико.
Люди зло смотрели на мутные воды, уже потерявшие главную силу, но не сраженные и не утихшие. Воды неслись по руслу, то прижимаясь к камням, то ударяя в валуны, пытаясь сбить их с места и снова увлечь за собой. А валуны отбивались от потока и держались накрепко, и он вздымался, разбитый в брызги, и падал без сил.
Люди молча смотрели на опустошения и на поток, сердца их наливались яростью, и ярость накапливалась, росла, потому что выхода ей не было, и некому было мстить за жестокость.
Люди молчали, и все вокруг молчало, и только шумел поток, как единственный, полновластный хозяин. И, будто протестуя против этой неправды, Синягин сбросил с себя одежду и в одних трусах вскочил на бульдозер. Еще не все поняли, чего он хочет, а бульдозерист уже оказался рядом с Синягиным на своей машине, и раздались выхлопы, сначала резкие и гулкие, потом чаще, чаще, пока не зашелся в грохоте двигатель, заглушив поток.
— Пошли! — крикнул Синягин водителю, махнув рукой в сторону противоположного, правого берега.
Мутные воды скрывали дно, и было неизвестно, как оно изуродовано и где образовались ямы, ясно, что этих двоих могло смыть. Толпа зашевелилась, надвинулась подковой на бульдозер и, как могучий страж, пошла вслед за ним. Позади загрохотали еще два бульдозера со стальными тросами и пеньковыми канатами наготове. Подкова разорвалась, пропуская их, и выровнялась, вытянулась вдоль берега.
Поток бился о валки гусениц, машины то проваливались до самых площадок, то выползали выше и двигались гуськом, рыча и отфыркиваясь, пока не перебрались на другую сторону потока. Не останавливаясь, пошли к береговой опоре, растаскивая валявшиеся деревья, доски, шпалы. На обоих берегах все пришло в движение. В тонкие металлические сети укладывали камни и сбрасывали в воду близ опор, укрепляя их основания. Вскоре к левому берегу подошел восстановительный поезд с мощным краном на железнодорожной платформе. Поднялся в воздух бак, по форме и размерам похожий на паровозный тендер, но без потолка и заполненный камнями: стрела вынесла его на двадцать пять метров вперед, и он, качаясь, повис над потоком, рухнул в том месте, которое было для него предназначено.