mASIAfucker
Шрифт:
Я сел на поезд и оказался здесь… а жена со смешным, ползающим по купленному на мои гонорары ковровому покрытию домашним зверьком осталась дома… единственное, чего я теперь хотел, — тоже почувствовать пальцами ног это ковровое покрытие.
До этого оставались несколько тысяч километров… и еще оставалось понять, что, как ни странно, я вовсе не всегда бываю прав… и, может быть, стоит попробовать хоть иногда просить прощения… не очень часто, но попробовать стоит.
Я проснулся на верхней
Полку подо мной занимал громадный молчаливый дагестанец. Просыпаясь с утра, он долго лежал, смотрел в окно, потом доставал свертки и завтракал: выпивал бутылку водки и четыре бутылки пива, а закусывал он все это копченой рыбой.
Дагестанец да я — остальные пассажиры были местными. Крепкими сибирскими мужчинами. На пальцах они носили перстни из фальшивого золота. Еще в самом последнем купе перед туалетом ехали несколько солдат в коротких кирзовых сапогах и гимнастерках без ремней.
Соседи пробовали со мной общаться. От голода и усталости я не был способен на вежливость. Когда один, с ног до головы изукрашенный синими уголовными татуировками и имевший восьмиконечные звезды на коленях, сказал, что мои tatoo — гнилые, я ответил, что зато у него — очень красивые.
Сибирский мужчина посмотрел на меня так, будто я только что, стянув носок, размешал горячий чай в его стакане грязным и большим пальцем ноги.
Поезд ехал через Иркутск, Красноярск, Новосибирск… гнойные промышленные наросты с ошалевшим от безденежья населением и бандитами в спортивных костюмах, носы которых выдавали их боксерское прошлое.
Куда именно нужно переводить время, я давно забыл. Спать начинало хотеться в самые неожиданные моменты. Иногда — сразу после обеда. Иногда в семь вечера. Зато после часа ночи заснуть было практически нереально.
Я не ел второй день. Сперва было тяжело, а потом втянулся. Иногда я ходил пить воду из-под кранчика в туалете. Зато сигарет у меня было еще много.
Деньги давно кончились. Рублей осталось всего несколько, а доллар — один, годный разве что на сувенир.
Спал я не раздеваясь. Белые катышки от простыней смотрелись на моих черных джинсах так, будто я провел ночь в вытрезвителе… а ведь ни разу в жизни я не проводил ночь в вытрезвителе.
На станциях бабушки продавали не семечки, а кедровые орешки. Кроме как на станциях, я совсем не видел за окном людей. Покосившиеся дома, распаханные квадратики земли, столбы электропередач, брошенные исполинские бетонные коробки, сгнившие железные механизмы… а между ними — огромные необитаемые пространства.
То есть следы есть… когда-то человек здесь водился… только ушел при нашем приближении, а может быть, спрятался… не любит дневного света. Она такая, моя большая, занявшая две трети Евразии, страна. Много-много места… и совсем немного запуганных, много пьющих людей.
Тайга снаружи горела. Копоть проникала в мельчайшие оконные
Были перегоны, во время которых проводник предупреждал: держитесь подальше от окон. По его словам, население целых губерний с оглоблями и берданками наперевес временами атаковало состав и на ходу свинчивало детали из цветных металлов.
Впрочем, иногда тормозить все-таки приходилось. Там, где рельсы шли по узким, нависающим над обрывом участкам, мы останавливались и дальше ползли со скоростью выпившего пешехода.
Внутриэкспрессное радио транслировало характерные мотивчики про козырную юность и плачущую на суде маму. Пассажиры, перекрикивая радио, общались:
— Что ты, падла, крыльями своего носа тут машешь? Взлететь охота?
Уже к четырем часам дня в вагоне не оставалось ни единого трезвого мужчины старше четырнадцати лет. Допив напитки, сибиряки вставали и шли ухаживать за проводницей, пожилой монголоидной женщиной. Они называли ее «солнышко», они пахли в ее сторону своими телами… иногда они засыпали, не дойдя до купе проводников.
Так я и ехал. Планета Земля два раза подряд подставила бока своему светилу… исполнилось ровно три недели, как я уехал из Петербурга, и волосы на моей голове отросли еще на полтора миллиметра… больше в мире не произошло ничего… я засыпал в тайге и просыпался в тайге, я становился старше, но не становился умнее, а поезд ехал все западнее.
Возникало ли у вас ощущение, что кровать, в которой вы проснулись, — это и есть ваш единственный дом? Другого не будет. Вы просыпаетесь, закуриваете, понимаете, что бежать некуда.
Прежде чем родился мой сын, я довольно часто просыпался в чужих кроватях. Навыки, необходимые для ночевания в незнакомых квартирах, выработались у меня быстро.
Просыпаясь, я всегда знал дальнейшую последовательность действий. Например, где, если проснулся раньше хозяев, искать кофе и сигареты. Понимал, когда нужно убирать за собой кровать, а когда — не обязательно. Умел мыться в чужих ванных.
Теперь столь же быстро я обучился жизни в поездах. На верхнюю полку я взбирался ловчее Спайдермена.
В Красноярске дагестанец, занимавший полку подо мной, вылез, а его место занял старик-инвалид. Возможно, покупая в кассе билет, он заплатил за него только половину стоимости. У него была всего одна рука (левая) и одна (тоже левая) нога.
Правая рука отсутствовала по самое плечо. Спал старик именно на правом боку. Когда вечерами мне было не уснуть, я лежал и пытался понять: удобно спать, опираясь на плечо, из которого не растет рука, или, наоборот, не удобно?
Лежа у себя на полке, старик читал книгу, на обложке которой значилось: «Васко Нуэньес де Бальбоа. История покорения Западных Индий». В томе было не меньше полутора тысяч страниц.