Маска бога

Ходжилл Пэт

Но этой ночью предвестья вернули замку призрачную оболочку его славного прошлого. Мерцающий туман вырос над низкими стенами, дополнив собой отсутствующие камни, навис давящей полупрозрачной кровлей над соломенной крышей. Белые клочья струйками втекали внутрь через узкие окна, не пропуская ни света солнца, ни луча луны, ни бликов звезд, — время потеряло значение.

Больших трудов стоило не потеряться в этом мареве, хотя оно же стало и благоприятной возможностью не сделать этого.

С тех пор как многие часы назад накатился туман, вольверы пытались зафиксировать каждую деталь своего древнего дома, выявленную чудесным туманом. Долгий

общий вой скользил по балкам и камням. Разноголосое лаянье описывало укромные уголки здания, искусно подогнанные стыки стен, охотничьи сценки, вырезанные на внутренних и внешних косяках, выглядящие перевернутыми из-за пелены светящейся плесени. Когда стая пела, туман давил сильнее, подступал ближе, обрисовывая яснее давно стершиеся формы, и по залу под звуки музыки бродили очарованные потусторонние духи.

Песня перешла в рычащий и тявкающий спор. К стене было прикреплено какое-то маленькое строеньице, и никто из хора не мог понять, что это.

— Это уборная, — решил вольвер Лютый и объяснил.

На их языке данное слово ничего не значило, так что стая удовлетворилась описанием: дыра, которую метят все люди, а требований не предъявляет никто.

«Хм, очевидно, — подумал Лютый, — они никогда не были в Котифире во время вспышки дизентерии».

Фактически мало кто из его родни вообще когда-либо покидал Нору или проводил большинство времени в человеческом обличье, разве что в подростковом возрасте, когда каждое поколение в свою очередь открывает, что у людей не существует ограничений времени брачного периода. Здесь, на краю великой черной Росли, не так уж много настоящих людей, которым хотелось бы подражать по другим причинам. Визит Торисена прошлой зимой до сих пор жадно обсуждается не только потому, что он признанный волчий друг, но потому, что он провел целое кенцирское Войско через Нору, срезая путь к Водопадам.

Только однажды прежде на памяти живых лес был настолько наводнен народом, хотя те прибыли сюда с куда менее благородной целью: король Крун из Котифира вознамерился поохотиться на вольверов.

Лютый хорошо помнил свои впечатления от первого взгляда на людскую породу. Крун обосновался в старом замке базовым лагерем и даже не предполагал, что его почти, в упор с любопытством разглядывает его предполагаемая добыча. Подкравшись поближе, Лютый услышал, как придворный поэт читает рифмованные строфы расстана скучающему королю, нетерпеливо дожидающемуся рассветной охоты, не зная, что один щенок уже прочно захвачен в плен сетями слов. Поэт видел, но не выдал его, — тщеславие отплатило за царственную зевоту.

Других жертв охоты не было. Нора сама по себе опасное место, но ей далеко до глухой Росли. Крун за один день потерял большую часть своей команды, а потом вольверы устали наблюдать за человеческими смертями и вывели короля из лесу. Монарху не слишком понравилось, что его охота потерпела крушение, но из учтивости он предложил любому желающему вольверу место при своем дворе. Этим «местом», как предполагали все, могла оказаться дворцовая стена трофеев. Однако слова поэта все еще звенели в голове Лютого. И когда через несколько лет он стал взрослым, то отправился по Речной Дороге на юг, чтобы представиться сыну и преемнику Круна, Кротену.

Дни, проведенные там, были полны наслаждения и боли.

Он действительно учился расстану у того самого поэта, который приходил с Круном в Нору. Ох, эта отрава слов и ритмов — как ветер, проносящийся по родному лесу.

И ох какое унижение —

зрители хохотали над ним, заходясь и подвывая, словно передразнивая. Он быстро понял, что они явились послушать не будущего творца, а шута, уродца, за счет которого старый поэт хотел вновь пробиться в придворные фавориты, как это можно было бы сделать с танцующим медведем или поющей свиньей. Итак, Лютый стал «Диким Человеком из Лесов», карикатурой, тем, каким его хотели видеть, он часто напивался, чтобы остаться самим собой, — печальная штука для того, кто забыл волчье достоинство и еще не научился человеческому.

«Зачем ты это делаешь?»

Резкие слова, возмущённый голос юного сотника с измученными глазами и забинтованными руками.

Двенадцать лет назад.

Лютый посмотрел вглубь зала на сгорбленную фигуру в черном, сидящую на поваленной глыбе: Торисен, первый его друг, тогда — едва выбравшийся живым из Уракарна и обреченный на смерть своими врагами, Каинронами, теперь — предводитель своих людей.

И до сих пор он загадка.

Поглядите на него, вот он качается взад и вперед, зажав этот проклятый меч в распухшей руке, склонив темноволосую голову, словно прислушиваясь к клинку, хотя слова срываются лишь с его губ, да и те заглушает дикая лесная поэзия.

Лютый потер уставшие глаза. Нет. Они не обманули его: предвестья осветили призрачный зал и с выкованных на Разящем Родню узорных спиралей спрыгивали зайчики-отблески, но друг вольвера сидел в глубоких, становящихся все гуще тенях, которые, будто грязная вода, стекали с его черной одежды. У ног лорда лежал закопченный камень — другой пол, другое место. Шерсть на спине Лютого медленного вставала дыбом. За спиной в песню его народа ворвалась новая нота, словно вольверы почувствовали, как ускользает их контроль.

— Тори…

Лютый обнаружил, что крадется по залу на всех четырех лапах, потом он упал на брюхо и пополз. Воздух вокруг, казалось, загустел. Пахло старым пожаром, болезнью и страхом.

— …Круглый зал, — вполголоса напевал Торисен в такт с мелодией вольверов, — с двумя маленькими окнами на севере и юге. Сломанные скамьи. Поваленные столы. Отдельная крохотная столовая по ту сторону открытого очага. Опаленная дверь, ведущая на зубчатую стену, прикрытая, но не запертая, о бог, не запертая…

Лютый подобрался к ногам своего друга, ступая по скрипящим углям; голос Торисена будто создавал реальность вокруг — деталь за деталью, с мелочами и подробностями. Песня братьев растворилась в плаче ветра, дующего сквозь разбитые стены. Лапы болели от холода камня.

— Тори?..

Тот на миг перестал качаться, но тут же продолжил, еще сильнее ссутулившись:

— Тс-с… Я прячусь. Я сказал, что больше никогда не вернусь сюда, но я должен. Вынужден. Это единственное место, в котором она не будет искать.

— Н-но где мы?

— Как где? В замке в Гиблых Землях, где я — мы — вырос. Ох, год назад я сжег настоящий, но это же сон, да? Я сжег и мертвых — мерлогов, которыми они стали. Предал их погребальному костру. Это должно удовлетворить честь, не так ли? Но они все равно возвращаются. Слушай, вот они в тенях. Слушай…

Ветер, слабый и кислый от вьющейся золы, завыл, протискиваясь в узкие окна, оставил копоть на шкуре и вкус, запретной плоти на губах…

Что это за неподвижные фигуры, застывшие по ту сторону амбразур, и эти тусклые точки света, висящие по две, — щели в стене или немигающие глаза, в которых отражается злобный блеск клинка?