Маска чародея
Шрифт:
– Нет, сынок, нет. Совсем не этого я хотел для тебя. Я приказываю тебе. Я запрещаю тебе… потому что я по-прежнему люблю тебя. Возвращайся в Страну Тростников. Возвращайся!
Во сне я ответил ему:
– Отец, я вернусь, если ты позволишь мне взять с собой Хамакину.
Ничего не ответив, он продолжал нервно расхаживать и злиться – он был настолько взвинчен, что даже не спросил меня, люблю ли я его по-прежнему.
Меня разбудило негромкое пение, пело множество голосов – звук был негромким, словно ветер принес его откуда-то издалека. Я снова
Но она была нематериальной, такой же, как призраки в тростниках – мираж, легкая струйка дыма. Голоса гребцов звучали приглушенно, дробь задающего им темп барабана слышалась, как ворчание грома отдаленной, уходящей грозы. Сквозь корпус и парус судна светили звезды, а пена от весел была призрачной – вода вокруг меня по-прежнему оставалась черной, гладкой и неподвижной.
Это было удивительно, но ничего загадочного и таинственного в этом не было, так как Великая Река совпадала в пространстве с Рекой Смерти, хотя текли они в разных направлениях. Иногда речникам удавалось мимолетным взглядом заметить суда, движущиеся по обратному течению – едва различимые в ночи силуэты. Они считали это недобрым знаком и спешили принести жертву, чтобы смягчить гнев бога, которого они, по их мнению, рассердили.
Теперь же на Реке Смерти я сам видел живых как фантомов. Трирема нависла надо мной, а затем моя лодка прошла прямо сквозь нее. На миг я оказался среди гребцов, ощутил запах пота от их натруженных тел. Затем мимо меня проплыла роскошно обставленная каюта. Там пировал знатный господин в окружении своей свиты. Мне показалось, что это был сам сатрап Страны Тростников. Одна дама из его гостей замерла с чашей в руке. Наши глаза встретились. Она показалась мне скорее удивленной, чем испуганной. Она отпила глоток вина, как будто совершала мне возлияние, принося жертву, как богу.
Трирема прошла мимо, и я снова устроился на дне лодки с дисками на глазах, отцовский меч я прижал к груди.
Я снова заснул, но на сей раз мне приснилась мешанина из неясных теней и звуков, разгадать которую я не смог. Проснулся я от голода и жажды, сделал еще глоток из фляги и немного поел из запасов в сумке.
Пока ел, я неожиданно понял, что река больше не несет меня. Моя лодка стояла абсолютно неподвижно посреди бесконечного черного мертвого болота под серыми звездами. Даже эватимы и призраки исчезли.
Тут я испугался по-настоящему. Я понял, что могу остаться здесь навсегда. Нет, я был просто уверен в этом. Всепоглощающий Бог каким-то образом обманул меня, но и Страна Мертвых не примет меня, пока я жив.
Уже давясь последним куском хлеба, я закрыл сумку и воззвал, чуть не плача:
– Сивилла! Помоги мне! Я заблудился!
Небо заметно посветлело. Я стал различать не только тростники, но и поднимающиеся из болот гигантские деревья, сухие и бесплодные, они напоминали потрескавшиеся каменные колонны.
Большая часть
– Чародей, сын чародея, ты сглупил, позвав меня. Ты уже близок к цели, так что мог бы и сам найти дорогу. Но если тебе все же нужен проводник, сунь руку в воду и ищи его там.
– В воде? – переспросил я, моментально испугавшись, что, задав этот вопрос, воззвал к Сивилле во второй раз. Но Сивилла не ответила.
Я опустил руку в ледяную воду, хотя ужасно боялся скрывающихся там эватимов. Я шарил в воде, растопырив пальцы и водя рукой из стороны в сторону. Лежа на дне лодки и перевесившись за борт, я пытался понять, что означает эта новая загадка Сивиллы. Вдруг мои пальцы коснулись чего-то мягкого и скользкого, как речные водоросли, и я потянул.
На поверхности показалась рука, затем – другая. От неожиданности я выпустил свою добычу. Руки вцепились в доски обшивки, и лодка накренилась под тяжестью того, кто карабкался на борт. От него исходил резкий, буквально сшибающий с ног запах разложения – гниющей плоти. Длинные пряди волос падали на лицо с оголившимися костями.
Когда это создание открыло глаза и заговорило, я закричал и кричал, не в силах остановиться – я понял, что это моя мать:
– Секенр…
Я закрыл лицо руками и судорожно рыдал, стараясь вспомнить ее такой, какой она была при жизни, когда-то, уже так давно…
– Секенр… – Взяв меня за запястья, она ласково отстранила мои руки от лица. Ее прикосновение было холодным, как поцелуй Сивиллы.
Я отвернулся от нее.
– Мама, я не ожидал… – больше я ничего не смог выдавить из себя, вновь разрыдавшись.
– Сынок, и я не ожидала увидеть тебя здесь. Это действительно так ужасно.
Она притянула меня к себе, я не сопротивлялся, и пока я лежал, спрятав лицо у нее на коленях, – моя щека касалась ее мокрого грязного платья, она нежно гладила меня по лбу оголившимися костями пальцев. Я рассказал ей обо всем, что произошло: о смерти отца и о его возвращении за Хамакиной.
– Я – грех твоего отца, который наконец должен к нему вернуться, – сказала она.
– Мама, он действительно?..
– Убил меня? Да. Но это еще далеко не самое худшее из того, что он сделал. Он больше виноват перед тобой, Секенр, и, бесспорно, перед богами.
– Не думаю, что он замышлял в отношении меня что-то дурное, – сказал я. – Он говорит, что по-прежнему любит меня.
– Наверное, это так. И все же он принес в мир очень много зла.
– Мама, что мне делать?
Ее острый, холодный палец обвел круг вокруг метки у меня на лбу.