Маска Ктулху
Шрифт:
— Мне самому надо будет здесь задержаться — я еще не кончил минировать это место, а сделать это нужно, — бессвязно подвел он итог, но не успел я и рта раскрыть, чтобы задать ему вопросы, искавшие во мне ответов, как он продолжил: — Я обнаружил, что дом покоится на природном искусственном фундаменте, и там внизу должен быть не только тоннель, но и масса пещерных структур, и я полагаю, что эти пещеры, по большей части, заполнены водой… и, возможно, обитаемы, — добавил он свое зловещее соображение. — Но это, конечно, теперь мало что значит. Я сейчас боюсь не того, что внизу, а того, что придет — и я знаю, что оно придет.
Он опять умолк, чтобы вслушаться в звуки старого
Я пристально взглянул на Туттла и увидел, что все его внимание тоже прикопано к чему-то снаружи, поскольку голова его была приподнята, а взор устремлен за пределы сомкнутых стен, и в глазах пылал диковинный восторг — не без примеси страха и странного выражения покорного ожидания.
— Это знак Хастура, — глухо вымолвил он. — Когда сегодня ночью поднимутся Гиады, и по небу пойдет Альдебаран, Он придет. Тот, Другой, тоже будет здесь вместе со своим водяным народом — с расой, дышавшей жабрами с самого начала. — И он захохотал, внезапно, беззвучно, — а потом с полубезумным взглядом в мою сторону добавил — И Ктулху с Хастуром будут сражаться здесь за право владения пристанищем, пока Великий Орион возвышается над горизонтом вместе с Бетельгейзе, где обитают Старшие Боги — они одни лишь могут отвратить злые замыслы адского отродья!
Без сомнения, мое изумление при этих словах ясно проявилось у меня на лине, и, в свою очередь, заставило его понять, какое смятение я испытываю, будучи в шоке от услышанного: выражение его лица вдруг изменилось, взгляд смягчился, он нервно сцепил и расцепил пальцы, и голос его стал более естественным.
— Но, быть может, все это утомляет вас, Хаддон. Я не скажу более ни слова, ибо времени становится все меньше, уже близок вечер, а следом за ним — и ночь. Я прошу вас нисколько не сомневаться касательно выполнения того, что я кратко пометил вот в этой записке. Я поручаю вам исполнить все безоговорочно. Если все будет так, как я этого опасаюсь, то даже эти меры не принесут никакой пользы; если же нет, то я дам вам о себе знать в свое время.
С такими словами он взял пакет с книгами, передал его мне в руки и проводил до дверей, куда я позволил себя довести без малейшего протеста — настолько ошеломлен я был и в немалой степени обескуражен его действиями и самой насыщенной злом атмосферой таящегося в древнем особняке ужаса.
На пороге он чуть-чуть задержался и легко коснулся моей руки: — До свиданья, Хаддон, — произнес он с дружелюбной настойчивостью.
И я оказался на ступеньках крыльца, ослепленный сиянием заходящего солнца, настолько яркого, что я невольно прикрыл глаза и стоял так, пока не смог привыкнуть к его свету, а какая-то припозднившаяся пташка задорно чирикала, сидя на ограде через дорогу, и ее пение приятно отзывалось у меня в ушах, словно оттеняя неправдоподобие того темного страха и стародавнего кошмара, которые остались за дверями.
V
И
Не могу сказать, насколько много узнал Туттл из тех дьявольских книг, которые оставил на мое попечение для передачи в запертые шкафы библиотеки Мискатоникского Университета. Определенно лишь то, что он догадывался о многом, чего не знал, пока не стало слишком поздно; о чем-то другом он собирал намеки, хотя сомнительно, что он в полной мере осознавал величину той задачи, за которую столь бездумно взялся, когда решил узнать, почему Амос Туттл завещал намеренно уничтожить свой дом и книги.
После моего возвращения на древние мостовые Аркхэма одни события следовали за другими с нежелательной быстротой. Я оставил пакет с книгами Туттла у доктора Лланфера в библиотеке и сразу направился к дому судьи Уилтона; мне повезло, и я застал его. Он как раз садился за ужин и пригласил меня присоединиться, что я и сделал, хотя аппетита у меня не было ни к чему, — вся еда вообще казалась отвратительной.
К этому времени все страхи и неощутимые сомнений" прошедшего дня стали тесниться у меня в голове, и Уилтон безошибочно определил, что я нахожусь под необычайным нервным напряжением.
— Странная штука произошла со склепом Туттлов, не правда ли? — проницательно осведомился он, догадавшись о причине моего пребывания в Аркхэме.
— Да, но не более странная, чем то обстоятельство, что тело Амоса Туттла находится в саду его дома, — ответил я.
— В самом деле, — сказал судья без видимой заинтересованности, и его спокойствие помогло мне самому восстановить некоторую долю самоуспокоенности. — Осмелюсь сказать, вы сами только что оттуда и, следовательно, знаете, о чем говорите.
После этого я как можно более кратко поведал ему все, что описал здесь, опустив лишь несколько уж самых невообразимых подробностей, но ни в малой степени не преуспев в развеивании всех его сомнений, хотя судья и был слишком тонким джентльменом для того, чтобы дать мне почувствовать это. Когда я завершил свой рассказ, он некоторое время сидел, погрузившись в глубокомысленное молчание, лишь раз или два взглянув на часы: это подсказало мне, что уже гораздо больше семи. Наконец, он прервал ход своих размышлений и предложил мне позвонить в Льюистон-Хауз и попросить, чтобы все звонки на мое имя переадресовывались на дом судьи Уилтона. Я незамедлительно сделал так, как он предложил, несколько приободрившись оттого, что он склонен воспринимать проблему достаточно серьезно и готов посвятить ей целый вечер.
— Что касается мифологии, — сказал он, как только я вернулся в комнату, — то ею, на самом деле, можно пренебречь как порождением безумного воображения этого араба, Абдула Аль-Хазреда. Я вполне обдуманно говорю "можно пренебречь", но в свете того, что произошло в Иннсмуте, мне бы не хотелось последовательно отстаивать эту точку зрения. Тем не менее, мы сейчас не на совещании суда. Наша немедленная забота — благополучие самого Пола Туттла; я предлагаю сейчас же ознакомиться с инструкциями, которые он вам оставил.