Маскарад лжецов

Мейтленд Карен

Наш приходской священник настолько в это верил, что приказывал звонить во все колокола всякий раз, как в еврейском квартале начинали играть. Он велел, чтобы христиане ходили мимо еврейских домов, заткнув уши, но я не подчинился. Мальчиком я постоянно бродил там, надеясь услышать их музыку. Постепенно евреи привыкли, что я стою у дверей, прислушиваясь, и стали зазывать меня к себе, даже показали, как взять несколько нот. Тогда-то я и научился играть. Родители мои испугались, узнав, куда я хожу, потому что слышали, будто евреи убивают детей и на их крови готовят пасхальный хлеб. Все это, разумеется,

враки: всякий, знакомый с евреями, знает, что закон запрещает им употреблять в пищу кровь, поэтому они даже мясо часами вымачивают, чтобы ее не осталось. Однако родители верили в эти россказни и запретили мне ходить к евреям, но музыка влекла меня, несмотря на запрет. — Он улыбнулся давнему воспоминанию. — Может быть, священник был прав и меня околдовали.

Он замолчал, потому что путь нам преградила особенно большая лужа; она еще колыхалась после колес повозки. Мы обошли ее по обочине, и Родриго продолжил:

— Когда я подрос и стал копить на лютню, то подрабатывал шабес-гоем, и евреи хорошо мне платили.

Он улыбнулся моему недоуменному выражению.

— Ты и этого слова не знаешь? Закон запрещает им работать от пятничного заката и до субботнего. Нельзя даже разводить огонь и зажигать свечи, когда стемнеет, нельзя помешать еду в котле. Вот они и нанимают христиан, чтобы это делать. Тогда-то я и наслушался историй, которые старухи рассказывают, чтобы скоротать время: о шейдим и ангелах, о невестах, одержимых диббуками и убивавших мужей в первую брачную ночь, о том, как мудрые дочери вразумляли глупых стариков.

— Там ты и слышал слово, которое произнесла Плезанс?

— Думаю, она обронила его нечаянно. Может быть, не знала, что оно ее выдаст. Слова врастают в рассказ — их не так легко выкорчевать.

— И когда Адела привлекла к нему внимание, сказав, что не знает такого, ты, чтобы выручить Плезанс, соврал, что оно деревенское.

Родриго кивнул.

— Я надеялся, что никто больше не понял. Особенно я боялся Зофиила — ему бы достало ума понять, что оно не английское. Однако он был занят мыслями о волке и слушал вполуха.

Родриго понизил голос и с опаской глянул вперед, хотя фургон был довольно далеко.

— Зофиил, узнай он правду, без сомнения, выдал бы Плезанс властям, и она это понимала. Он играл в кошки-мышки с Сигнусом, угрожая его выдать; возможно, она думала, что он играет с ней в ту же игру. А когда увидела, что случилось с Микелотто, решила покончить с собой, чтобы не разделить его участь. — Лицо музыканта потемнело от ярости. — Продавец индульгенций и Зофиил оба повинны в ее смерти. Гнусные слова Зофиила...

Мне вспомнилось, как в тот день, когда мы не могли выехать из Нортгемптона, Плезанс сказала: «Иногда надо уходить». Думала ли она тогда, что это может быть уход из жизни? Если бы только она рассталась с нами в тот день!

Родриго внезапно побледнел.

— А вдруг Зофиил догадался, что она еврейка? Продавец индульгенций сказал, что евреев вешают. Может, Зофиил ее и повесил? — Он стиснул мою руку. — Камлот, вдруг он убил ее — не словами, а собственными руками?

— Но зачем? Я понимаю, что при своей ненависти к евреям он постарался бы ее уничтожить, ежели бы узнал правду, но зачем убивать самому, тайно,

коли церковь сделает это без него? Такому человеку куда приятнее было бы предать ее на публичное унижение и казнь.

— Однако он и Сигнуса не выдал, хотя случай представлялся дважды. Сдается мне, у Зофиила есть свои причины не привлекать к себе внимание властей.

16

ЧАСОВНЯ

— Так говоришь, бежали или погибли? — переспросил Сигнус.

Напротив центральной арки каменного моста, словно подпирая его с одной стороны, высилась заброшенная часовня. Каменные опоры, которые поддерживали цоколь, вырастали прямо из середины бурной реки. С моста к тяжелой деревянной двери вели две ступени, и, только перегнувшись через парапет, можно было заметить под часовней еще одно помещение. Уж лучше бы там оказалась ризница, а не склеп. Мысль о телах, погребенных прямо над темным бурлящим потоком, заставила меня вздрогнуть.

Часовню возвели недавно. Усердные подмастерья лишь наметили контуры святых и химер — фигуры еще ждали резца мастера. Ни единого мазка краски не пятнало стен и крыши.

Здание не успели толком достроить, а оно уже выглядело запущенным. Груды палых листьев темнели под дверью и на ступенях, засоряли водостоки. Камни, некоторые со следами обработки, подпирали стену. Казалось, что рабочие ненадолго отлучились и скоро вернутся, но впечатление было обманчивым — обработанные поверхности успели зарасти мхом.

Пришлось возвращаться вслед за Сигнусом к фургону. Не знаю, что за мастера трудились над этой часовней, но работу бросили в спешке. Кто знает, куда они подались потом: в мир иной или в соседний городишко.

— Остается молиться, чтобы не в мир иной, ведь Аделе здесь рожать, — вздохнул Сигнус.

— Но я не могу в церкви! — откликнулась ошеломленная Адела с козел повозки.

Перед тем как ответить, Сигнус взялся за дверную ручку. Тяжелая дверь легко поддалась, но Сигнус медлил. Изнутри пахнуло сыростью и плесенью, но не той гнилой вонью, которую мы так страшились учуять.

— Напрасно. У часовни крепкие стены, а когда мы разожжем очаг, внутри станет тепло и сухо. А потом, она ведь не достроена, а значит, не освящена. Это всего лишь заброшенное строение, а не церковь.

Глаза Зофиила сверкнули.

— Никогда еще храм Божий не осквернялся родами!

Сигнус смахнул с лица дождевые капли и указал на Деву с Младенцем над дверью — единственную завершенную резьбу в часовне.

— Думаешь, Мария решит, что рождение младенца может осквернить церковь, ей посвященную?

— Мария родила непорочной, а тут... — Зофиил так разъярился, что не смог закончить фразу.

Родриго, который перегнулся через парапет и рассматривал бурлящий поток внизу, выпрямился и бросил на Зофиила взгляд исподлобья.

— Даже убийцы и воры находят пристанище в церкви. Что уж говорить о безвинной матери с младенцем? Неужели рождение осквернит храм Божий больше, чем кровь на руках злодея?

Родриго по-прежнему считал Зофиила виновным в смерти Плезанс. Он не знал, стала ли бедная женщина жертвой убийцы или сама свела счеты с жизнью, но в одном не сомневался: Зофиил приложил к этому руку.