Маски
Шрифт:
– Секундочку… я…
«Щелк» —
– остались в кабине, закупоренной герметически:
– тронулись —
– в сон о кабине!
Профессор
Профессор влетел такой маленький, быстренький, в шаг тяжелящих мехах, не сняв шубы и шапки не бросивши, ерзая глазками мимо Мандро и набречивая часовою цепочкою.
Остановился, как будто слетая с себя самого, на себя самого, и прислушивался: сбросив камень с вершины, не видя паденья, прислушаются; и – звук: в дальней расщелине!
К столику
Только тут на Мандро дернул глазом, как вор уличенный, себя прибодряющий:
– Я, говоря рационально, – едва к вам попал.
Своим глазом внырнул он в глаза, чтоб по нервам, под череп, попасть и там заново что-то расставить: в спехах!
– И не будем касаться подробностей!
Сел, глядя в руку, как будто имея в ней знак неизвестности.
Труп, перетянутый синелицый, стоял перед ним в запыленной визитке; он острые ребра и красные десна показывал.
Точно кикимора: —
– мог бы теперь он пугать, как ворон, гимназисточек; —
– прежде: —
– затянутый в черный сюртук, уважаемый всеми, и даже любимый, влетал он в передние, дымясь бакенбардой, к груди прижимая цилиндр, перебрасывая на ходу —
– паре рук: пару лайковую!
Свой протреп пропыленный обдернув, затылочной шишкой и пяткой запрыгал: он чувствовал, что этот знак, ставший фактом совместного их заключения здесь, не иллюзия, а стены эти трясущая быль.
Коли так, предстоящие (а – предстоял разговор) – уже прошлое: сказано ими друг другу из бредов (и бредом от-вечено) все.
Зачесал на профессора, выкинув руки и бороду, как бы имея принять неизвестность.
И – сел.
Но профессор еще подбирал выраженья: была морготня под очками; была ужасающая тишина: – эфиопская жуть в этой морде разбитого сфинкса!
Но глаз разгорался, как дальний костер: он с собою самим говорил.
Шебуршанье старух
Точно лоцман, ведущий сквозь мели речной пароход и не верящий береговым очертаньям, вытверживал он в голове план беседы, изученный твердо, – в ночные часы, где все это давно переохано, перескрежетано ржавой пружиной постели.
Как перетащить этот плечи ломающий груз?
Миг – пришел: говоря рационально, – на камне по водам спускается, зная, что миг колебания, неосторожное слово, беспомощный морг – камень каменной массою ставши – ко дну пойдет!
Забараракали двери, ведущие в номер двенадцатый-пестрою рожей свисавшая ткань, закрывавшая двери, гримасничала, склабясь складками; черными кольцами, точно глазами, напучились фоны обой; и глаза – ненавидели их
– Уврирэ ву? [126]
– Прошу вас открыть!
– Дело в том, что…
– Больному мешаете…
– Кто вы такой?
Это – бохнуло, бахнуло, квакнуло дверью; стояло за дверью; и там восемью сапогами
О, не задерживать пропиравшее прошлое! Дверь – только драночка; дверной замок – только бантик! Вот-вот, разорвав настоящее, – черное скопище – вломится!
– Ки? [127]
126
Уврирэ ву? (фр.) – Откроете ли вы?
127
См. сн. 82.
– Д'у? [128]
И как насекомое, пяткой раздавленное, прилипает к сиденью, так он, Домардэн, в него влип, лишь отмахиваясь волосатой рукою от двери, толкаясь от двери к профессору клином волос и затылочной шишкой, другою рукой умоляя профессора не отзываться: есть всякие звуки; лицо прятая в грудь, угрызаяся, точно бесчинство, пытавшееся проломиться сюда, – его собственный хвост.
И прислушивались, как слабели нахальные трески, сменясь шебуршаньем старух; одними глазами светящимися, а не ртом, стал рассказывать о пережитых им ужасах.
128
См. сн. 83.
Было молчанье.
Профессор, как будто не слыша, подкрывался бородой; выраженье лица скрыв усами, развертывал бороду пальцами.
А потолки подскочили на метр
Все ж решаясь, нежнейше помигивая, потерялся улыбкой, как девушка:
– Случай, меня посадивший, – усы, бездыханными став, опустились, – в лечебницу…
И продирал свою бороду пальцами.
– Вас посадивший…
И он оглянулся:
– Сюда…
И на дверь:
– А про это я слышал!
Про что?
– Сблизил нас.
Продирал свою бороду:
– Я – знаю вас.
Оба замерли; оба, взглянув друг на друга, друг друга не видели; и, помолчавши, профессор усами вздохнул, точно деревом ветер.
– И вы меня знаете.
Клин бороды перед ним засигал вопросительным знаком в усилиях не подавиться нервическим иком; мелькнуло в Мандро:
– О, о, —
– страшное что-то в косме, перед ним вы растающей: невероятных размеров казалась она!
Закрываясь, повесился в кресле
Профессор, увидевши это, пытался своей бородой и рукою умалчивать, с неуловимой почти укоризной вздохнув
– Вам бы надо учиться.
Мандро посмотрел на него необычно живыми, внимающими молодыми глазами.
– Наука есть истинный свет.
Тут профессор взглянул очень строго, почувствовав что – перепутался; перевоспитывать спрута не легкая, в корне взять, штука!
А рожа портьеры осклабилась складкой: сказала от четливо:
– Это – Коробкин!