Масорка

Эмар Густав

Страшно вскрикнув от боли, тот разом вскочил на ноги, путаясь в своем подряснике.

Секретари один за другим вышли, любезно улыбаясь милой шутке его превосходительства.

И вот Росас остался один с этим мулатом низенького роста, коренастым, широкоплечим, заплывшим жиром, с коротким широким, точно расплющенным носом, в безобразных и бесформенных чертах лица которого угадывалась самая низкая степень умственного развития, почти граничившая с идиотизмом.

Этот человек, одетый в священнические одежды, был одним из двух полуидиотских существ, которыми развлекался Росас.

Побитый и испуганный мулат, потирая плечо, глупо смотрел в лицо своего господина.

Росас, в свою

очередь, глядел на него со смехом, когда вернулся генерал Корвалан.

— Что вы на это скажете, генерал, его священство изволили спать, тогда как я работал!

— Это очень дурно, — отвечал адъютант все с тем же невозмутимым видом.

И потому, что я его разбудил, он сердится.

— Он меня побил, — сказал мулат глухим жалобным голосом, осклабив бледные губы, за которыми виднелось два ряда очень мелких острых зубов.

— Это не беда, падре Вигуа. То, что мы сейчас будем кушать, приведет ваше священство в прекрасное расположение духа. Доктор этот ушел, Корвалан?

— Да, сеньор.

— Он ничего не сказал?

— Ничего.

— В каком положении этот дом?

— В надежном: в передней восемь человек, в бюро три адъютанта и во дворе пятьдесят человек солдат.

— Хорошо, иди теперь в бюро.

— А если явится начальник полиции?

— То он вам скажет, что ему будет угодно.

— А если начальник…

— А если сам черт явится, то пусть он вам скажет, что ему будет угодно, — резко прервал его Росас!

— Это прекрасно, превосходнейший сеньор!

— Слушай меня!

— Да, сеньор.

— Если придет Куитиньо, предупреди меня.

— Хорошо.

— Ну, а теперь ступай, хочешь, может быть, есть?

— Благодарю, ваше превосходительство, я уже ужинал.

— Тем лучше для тебя. Пошел вон!

И Корвалан побежал со всех ног в ту большую комнату, в которой валялись на стульях трое неприятного вида мужчин, которых мы уже видели раньше. Комнату эту старичок назвал бюро, быть может, потому, что при начале своего управления Росас устроил в ней комиссариатское бюро, но теперь это помещение служило одновременно курительной комнатой и дежурной караульной, то есть кордегардией для адъютантов генерала Росаса, который, перевернув весь порядок внешней и внутренней политики, точно также превращал день в ночь и ночь в день, посвящая ее своим трудам, трапезам и удовольствиям.

— Мануэла! — крикнул Росас, как только удалился Корвалан.

И, продолжая звать, он вошел в смежную комнату, освещенную одной сальной свечей, оплывшей до такой степени, что она почти не давала никакого света.

— Татита 14 ! — отозвался из ближайшей комнаты чей-то голос, и молодая женщина, которую мы уже видели спящей во всем своем наряде, появилась на пороге, потирая глаза.

То была женщина лет двадцати двух или трех, не более, высокого роста, чрезвычайно стройная и грациозная в высшей степени, черты ее лица тонкие и прекрасные, как у античной статуи, казались еще краше от кроткого и умного выражения больших черных глаз и неуловимой прелести улыбки.

14

Татита — папочка.

Лицо ее имело тот особый оттенок бледности, который свойственен людям, живущим главным образом чувством и сердцем, ее немного низкий лоб отличался, однако, очень красивой формой, а густые шелковистые черные волосы, еще рельефнее выделяли ее черты; чрезвычайно живые, блестящие черные глаза и тонкий изящный носик с подвижными ноздрями, немного большой рот с прекрасными зубами, постоянно мелькавшими между

полуоткрытыми, прелестно очерченными губами, придавали ее лицу что-то капризное, прихотливое, своевольное, что как-то особенно шло ей. Это была дочь Росаса.

— Ты уже спала, не так ли? — приветствовал ее генерал, — Смотри, я на днях выдам тебя замуж за Вигуа, для того чтобы вы составили друг другу компанию и спали вместе. Мария-Хосефа пришла?

— Да, татита, она оставалась до половины одиннадцатого.

— А еще кто?

— Донья Паскуала и Паскуалита.

— С кем же они ушли?

— Мансилья их провожал.

— И больше никого не было?

— Пиколет.

— А-а!.. Carcaman! 15 Он за тобой приударяет? Хм!

15

Негодный! (исп.)

— Не за мной, а за вами, татита.

— А гринго 16 , этот еретик, не приходил?

— Нет, сеньор, у него нынче ночью музыкальный вечер, слушают какого-то замечательного пианиста.

— А кто его приглашенные?

— Все англичане, я полагаю.

— Ну, в таком случае надо думать, что они теперь в самом отменном виде.

— Хотите кушать, татита?

— Да, прикажи давать ужин.

Донья Мануэла удалилась во внутренние покои, Росас присел на край своей кровати, снял сапоги, обутые на босую ногу, нагнулся, достал из-под кровати старые стоптанные туфли и, предварительно обтерев ноги, обулся, затем, запустив руку за пазуху, отстранил тонкой работы плотную кольчугу, доходившую до бедер, с видимым наслаждением стал почесываться. Более пяти минут он занимался этим делом с чрезвычайным усердием, получая полнейшее физическое наслаждение: видимо, это был грубый, неотесанный человек, державшийся, несмотря на свое высокое положение, привычек простолюдинов.

16

Возражение презрения, почти непереводимое, употребляемое по отношению к иностранцам. Оно обозначает приблизительно — идолопоклонник, неверный. Латиноамериканцы были убеждены, а многие и теперь еще придерживаются того мнения, что европейцы — исчадия демонов, без веры и закона. — Примеч. автора.

Вскоре вернулась его дочь и объявила, что ужин подан.

Действительно, в ближайшей комнате стол был уже накрыт: ужин генерала состоял из солидного куска жареного мяса, жареной утки, большого блюда пирожных со взбитыми сливками и блюда dulces, то есть сластей. Что же касается вин, то перед одним из приборов стояли две бутылки старого бордо.

Старая мулатка, давнишняя и единственная кухарка Росаса, стояла с блюдом в руках.

Генерал пронзительным голосом позвал своего капеллана, который успел уже заснуть крепким сном, прислонясь спиной к стене кабинета его превосходительства, и затем сел за стол.

— Хочешь жаркого? — спросил он у дочери, кладя себе на тарелку огромнейший кусок мяса.

— Нет, татита.

— Ну, так кушай утку.

И пока девушка, отделив крыло утки и скорее из приличия, чем из желания, принялась разрезать его, сам Росас с ненасытной жадностью уничтожал кусок за куском сочное мясо, не забывая при этом запивать большим стаканом вина.

— Садитесь к столу, ваше преподобие, — обратился Росас к Вигуа, пожиравшему глазами расставленные на столе блюда.

Он не заставил себя просить вторично.