Масорка

Эмар Густав

— Паровая!

— Ну, ну, так ждите в Паровой гостинице и займите для меня приличную комнату, на случай если нам придется заночевать здесь.

— Но как же вы доберетесь по незнакомым для вас улицам?

— Отсюда меня проводят.

— Прежде чем мы расстанемся, может быть, я должен осведомиться, дома ли тот человек, с кем вы хотели бы встретиться?

— Нет, благодарю, в этом нет надобности, если этого человека нет дома, то я подожду его. Вы можете идти.

Судовладелец удалился, а дон Мигель, так как это был он, стукнул два раза молотком, приделанным

у двери, и спросил у слуги, явившегося отворить ему.

— Господин Буше де Мартиньи у себя?

— Да! — отвечал слуга, внимательно оглядывая молодого человека.

— В таком случае передайте ему вот это, — продолжал дон Мигель, подавая слуге половину визитной карточки, — передайте сейчас же.

Слуга принял эту половинку карточки с видимой неохотой и не сразу понес ее своему господину: он не знал, следует ли ему запереть дверь перед незнакомцем или оставить ее открытой, так как успел заметить за поясом у молодого человека два двуствольных пистолета. Однако, подумав немного, он не решился затворять дверь перед носом этого странного посетителя, а несколько секунд спустя вернулся, вежливо прося дона Мигеля войти.

Молодой человек сбросил с себя плащ, снял пальто, отстегнул пистолеты в маленькой прихожей и, поправив волосы, вошел в гостиную, где де Мартиньи, сидя у камина, просматривал газеты и журналы.

Глаза французского политического агента остановились на мгновение на красивом, умном и выразительном лице дона Мигеля, бледного и взволнованного — на лице агента, человека еще молодого, с приятной и изящной наружностью, выразилось невольное удивление, не утаившееся от его гостя.

Дружески поздоровавшись, хозяин и гость сразу почувствовали себя старыми знакомыми, дон Мигель пожелал, однако, выяснить свое положение и с милой улыбкой обратился к французскому агенту.

— Я вижу, вы удивлены, — сказал он на прекраснейшем французском языке, — видев в таком молодом человеке вашего старого корреспондента.

— Да, это правда, я был удивлен, но теперь еще более удивлен вашей проницательностью, сеньор… Простите, что не могу назвать вас по имени: оно ведь мне неизвестно.

— Сейчас я назову его вам, вы знаете, что письма могли скомпрометировать меня, но слова, доверенные вашей чести, — никогда, меня зовут Мигель дель Кампо.

В ответ на это де Мартиньи любезно поклонился и, придвинув к камину второе кресло, предложил гостю сесть рядом.

— Я ждал вас с величайшим нетерпением, сеньор дель Кампо, после вашего письма от двадцатого числа этого месяца, я получил его двадцать первого.

— Да, я вас просил в этом письме о свидании на двадцать третье, а сегодня именно двадцать третье июля.

— О, вы во всем замечательно точны и аккуратны, сеньор дель Кампо!

— Это необходимо, иначе рискуешь постоянно пропускать случаи, из которых потом вырастают события.

— Ну, а какие вести, сеньор дель Кампо?

— Вести? Сражение проиграно!

— Что вы!

— Вы не верите, почему?

— У вас еще нет официальных сведений об этом, но если верить некоторым письмам, то

есть основание думать, что оно не проиграно.

— Итак, вы полагаете, что Лаваль выиграл это сражение?

— Нет, я и этого не думаю, а полагаю, что было бесполезное кровопролитие и больше ничего.

— Вы ошибаетесь, сеньор де Мартиньи! — возразил дон Мигель таким уверенным и серьезным тоном, что французский агент невольно был поражен.

— Но ведь у вас нет других сведений, кроме слухов, ходящих в Буэнос-Айресе, или из правительственных газет генерала Росаса, в которых упоминается только о его успехах.

— Вы забываете, сеньор де Мартиньи, что уже более года вы получаете сведения от меня, их получает также и аргентинская комиссия и местная ваша пресса эти сведения не только о том, что делается и говорится в Буэнос-Айресе, но и о самых тайных и подпольных действиях кабинета Росаса. Вы, очевидно, забываете об этом, предполагая, что я черпаю свои сведения из городских толков и слухов или же из правительственных газет, когда дело касается столь серьезного вопроса, как тот, который занимает нас в настоящее время. Верьте мне, сражение это проиграно; что же касается прокламации генерала Эчага, которая сейчас у меня, то мне ее подтвердили в нескольких частных письмах лица из войск Росаса, весьма сведущих и безусловно преданных мне.

— Вы говорите, что прокламация у вас?

— Да, вот она! — и с этими словами он вручил французскому агенту отчет о сражении генерала дона Паскуаля Эчага.

— Из этого отчета или прокламации, как их называют, вы без всяких преувеличений и вымысла видите, что сражение проиграно Л авалем.

— Да, а между тем полученные мной письма…

— Вы меня извините, сеньор, но я приехал сюда не для того, чтобы обсуждать правдивость этого документа, я приехал узнать, что можно сделать, если это известие подтвердится.

— Гм, а вы как полагаете, что можно будет сделать в этом случае?

— Что можно сделать? Сейчас скажу вам.

И дон Мигель развернул перед французским агентом план действий с такой глубиной замысла, с таким полетом мысли, какие трудно было предположить в таком молодом человеке.

Де Мартиньи слушал его, не прерывая и с величайшим вниманием.

— Прекрасно, — сказал агент, когда дон Мигель кончил, — вы рассуждаете здраво и я весьма рад, сообщить вам, что и генерал Лаваль разделяет ваше мнение и считает вторжение в Буэнос-Айрес безусловной необходимостью.

— Неужели?

Де Мартиньи молча подошел к столу, на котором лежала связка бумаг, развязал ее, выбрал то, что ему было нужно, и вручил эту бумагу дону Мигелю.

— Вот, посмотрите, — сказал он, — это выдержки из письма генерала Лаваля, сообщенные господину Петиону, командиру французских военных сил, господином Каррилем.

— Итак, — сказал дон Мигель, — если таково было мнение генерала Лаваля до сражения, то теперь он и подавно должен был утвердиться в нем. Как вы думаете, легко ли будет устроить внезапное вторжение в пределы Буэнос-Айреса, о котором я вам говорил?