Мастер и Маргарита
Шрифт:
Помещеньице было старинное, но очень, очень уютное. Запомнилось буфетчику, что первая попалась ему навстречу старенькая нянька, которая хотела взять у него шляпу, но так как шляпы у него не оказалось, то нянька, жуя пустым ртом, куда-то ушла.
Вместо нее оказалась у зеркала и, кажется, под какой-то аркой, женщина средних лет и тут же сказала, что можно записаться только на 19-е, не раньше. Буфетчик сразу смекнул, в чем спасенье. Заглянув угасающим взглядом за арку, где в какой-то явной передней дожидались три человека,
— Смертельно больной…
Женщина недоуменно поглядела на забинтованную голову буфетчика, поколебавшись, сказала:
— Ну что ж… — и пропустила буфетчика за арку.
В то же мгновение противоположная дверь открылась, в ней блеснуло золотое пенсне. Женщина в халате сказала:
— Граждане, этот больной пойдет вне очереди.
И не успел буфетчик оглянуться, как он оказался в кабинете профессора Кузьмина. Ничего страшного, торжественного и медицинского не было в этой продолговатой комнате.
— Что с вами? — спросил приятным голосом профессор Кузьмин и несколько тревожно поглядел на забинтованную голову.
— Сейчас из достоверных рук узнал, — ответил буфетчик, одичало поглядывая на какую-то фотографическую группу за стеклом, — что в феврале будущего года умру от рака печени. Умоляю остановить.
Профессор Кузьмин как сидел, так и откинулся на высокую кожаную готическую спинку кресла.
— Простите, не понимаю вас… Вы, что… были у врача? Почему у вас голова забинтована?
— Какого там врача… Видали бы вы этого врача… — ответил буфетчик и вдруг застучал зубами. — А на голову не обращайте внимания, не имеет отношения… На голову плюньте, она здесь ни при чем… Рак печени — прошу остановить!..
— Да позвольте, кто вам сказал?!
— Верьте ему! — пламенно попросил буфетчик. — Уж он знает!
— Ничего не понимаю! — пожимая плечами и отъезжая с креслом от стола, говорил профессор. — Как же он может знать, когда вы умрете? Тем более, что он не врач!
— В четвертой палате клиники 1-го МГУ, — ответил буфетчик.
Тут профессор посмотрел на своего пациента, на его голову, на сырые брюки и подумал: «Вот еще не хватало, сумасшедший…» Спросил:
— Вы пьете водку?
— Никогда не прикасался, — ответил буфетчик.
Через минуту он был раздет, лежал на холодной клеенчатой кушетке, и профессор мял его живот. Тут, надо сказать, буфетчик значительно повеселел. Профессор категорически утверждал, что сейчас, по крайней мере в данный момент, никаких признаков рака у буфетчика нет, но что раз так… раз он боится и какой-то шарлатан его напугал, то нужно сделать все анализы…
Профессор строчил на листках бумаги, объясняя, куда пойти, что отнести. Кроме того, дал записку к профессору-невропатологу Буре, сказав буфетчику, что нервы у него в полном беспорядке.
— Сколько вам платить, профессор? — нежным и дрожащим голосом спросил буфетчик, вытаскивая
— Сколько хотите, — отрывисто и сухо ответил профессор.
Буфетчик вынул тридцать рублей и выложил их на стол, а затем неожиданно мягко, как будто кошачьей лапкой оперируя, положил сверх червонцев звякнувший столбик в газетной бумажке.
— А это что такое? — спросил Кузьмин и подкрутил ус.
— Не брезгуйте, гражданин профессор, — прошептал буфетчик, — умоляю, остановите рак!
— Уберите сейчас же ваше золото, — сказал профессор, гордясь собой. — Вы бы лучше за нервами смотрели. Завтра же дайте мочу на анализ, не пейте много чаю и ешьте без соли совершенно.
— Даже суп не солить? — спросил буфетчик.
— Ничего не солить, — приказал Кузьмин.
— Эхх!.. — тоскливо воскликнул буфетчик, умиленно глядя на профессора, забирая десятки и задом пятясь к двери.
Больных в тот вечер у профессора было немного и с приближением сумерек ушел последний. Снимая халат, профессор глянул на то место, где буфетчик оставил червонцы, и увидел, что никаких червонцев там нет, а лежат три этикетки с бутылок «Абрау-Дюрсо».
— Черт знает что такое! — пробормотал Кузьмин, волоча полу халата по полу и ощупывая бумажки. — Он, оказывается, не только шизофреник, но и жулик! Но я не могу понять, что ему понадобилось от меня? Неужели записка на анализ мочи? Оо!.. Он украл пальто! — И профессор кинулся в переднюю, опять-таки в халате на один рукав. — Ксения Никитишна! — пронзительно закричал он в дверях передней. — Посмотрите, пальто целы?
Выяснилось, что все пальто целы. Но зато, когда профессор вернулся к столу, содрав, наконец, с себя халат, он как бы врос возле стола в паркет, приковавшись взглядом к своему столу. На том месте, где лежали этикетки, сидел черный котенок-сирота с несчастливой мордочкой и мяукал над блюдечком с молоком.
— Эт-то что же такое, позвольте?! Это уже… — И Кузьмин почувствовал, как у него похолодел затылок.
На тихий и жалобный крик профессора прибежала Ксения Никитишна и сразу же совершенно его успокоила, сказав, что это, конечно, кто-нибудь из пациентов подбросил котенка, что это нередко бывает у профессоров.
— Живут, наверно, бедно, — объясняла Ксения Никитишна, — ну, а у нас, конечно…
Стали думать и гадать, кто бы мог подбросить. Подозрение пало на старушку с язвой желудка.
— Она, конечно, — говорила Ксения Никитишна. — она думает так: мне все равно помирать, а котеночка жалко.
— Но позвольте! — закричал Кузьмин. — А что же молоко?.. Она тоже принесла? Блюдечко-то, а?
— Она в пузыречке принесла, здесь вылила в блюдечко, — пояснила Ксения Никитишна.
— Во всяком случае, уберите и котенка и блюдечко, — сказал Кузьмин и сам сопровождал Ксению Никитишну до двери. Когда он вернулся, обстановка изменилась.