Мастер и сыновья
Шрифт:
Мастер хватается за свою соломинку:
— Ваше высокоблагородие швец, а откуда все это произошло?
Да где там! Портной сыплет такими словами, которых мастер сроду не слыхивал: эволюция, космический… Навряд ли и сам он толком разбирается, что говорит этот мученик сочинений Шлюпаса и Шярнаса [8] .
Нет больше у мастера охоты спорить. Закинув руки за спину, волочит он свой посох. Кризас, поотстав на несколько шагов, все не перестает ворчать. Но вдруг он словно испаряется — и не слышно его. Оборачивается мастер, озирается туда-сюда — потерялась иголочка.
8
Ю. Адомайтис-Шярнас (1859–1922) — литовский публицист и просветитель, пропагандировавший в своих работах естественнонаучные, атеистические, материалистические воззрения. (Прим. переводчика)
Украсил шляпу цветами, а несколько засунул в петлицу пиджака — девица! Нюхает себя: ведь вешняя новинка. И запах у цветов невинный, приятный, живительный. С чем бы сравнить их стихотворцу? С девичьими щечками, с цыплячьими клювами? Ой, не подходит. Сочинитель должен отыскать красивые, неизбитые, чистые созвучия — об этом Кризас где-то читал.
Чистый первоцвет на холме цветет, Птица-соловей во бору поет…—про себя складывает портной. — Cepдце веселит наших горемык… в душу его голос… золотой проник… Здорово, заяц тебя забодай! Не хуже, чем у ксендза Страздаса. — Сел бы сейчас Кризас вот здесь и сложил бы песнь про то, что видит и чувствует, если бы не мастер. Получается, словно в той басне, где щука тащит телегу в воду, а лебедь — в облака: только взмоет ввысь Кризасово сердце, а мастер уже кричит:
— Что тебя — сквозняком продуло? Чего отстаешь?
Нескоро выбираются оба философа из Паграмантиса. Дома узкополосников далеко разбросаны, протянулись они с одной стороны дороги чуть ли не на четверть мили, а по другую сторону — луг и река.
Когда встречаешь людей, надо остановиться, с каждым потолковать, одного против шерсти, другого по шерстке погладить. Приятно мастеру и трубкой о трубку стукнуть: есть у тебя огонь, нет ли, а попросишь у встречного, утешишь человека, что и он не пустое место на этой земле, хотя бы для того нужен, чтоб трубку раскурить. А Кризасу, будто зайцу в огороде, лишь бы о что-нибудь зубы поточить, если не о кочерыжку, то хоть о Магде или Уршуле. Про каждую еще и стишок сложит:
Наша Викте наткала, Наша Юзе напряла…— Что слышно, Балтрус? — спрашивает мастер, издали завидев торчащую над забором лысину соседа Темника. Не зря его так зовут: Темник — человек таинственный. Живет он вдвоем с кривой женой, как в народе говорят, не сеет, не жнет. Огород у них маленький, вечно запущенный, весь заросший подсолнухом. Питается Темник от щедрот божьих: врачует лошадей, коровушек от мыта, от желудка, и в этом крепко поднаторел. Недавно он утер нос даже ученому военному конскому
— Говорит мне лошадка — в эту ножку подковный гвоздь загнан на полдюйма от щетки…
И в самом деле, вскоре из конского копыта извлек< ли большой гвоздь. Темник всегда отгадывает болезни, посмотрев скотинке в глаза:
— Коровка мне говорит… пустите побегать, побегать!
Мужики только в самом крайнем случае вызывают Темника, ибо считают его колдуном. Часто достаточно ему, проходя мимо стада, глянуть на корову, и та перестает доиться, а овцы приносят ягнят о двух головах. Подпаски отгоняют Темника камнями, травят его собаками. Если спросят Темника, откуда он столько понимает во всяких недугах, он не станет отвечать прямо, а постарается переменить тему:
— Что мне бог дал, то у меня есть… сколько на небе звезд, не ведаю. Сосчитаю — скажу. А что у меня под самым носом — это уж мое, дитятко.
Такие разговоры Темника удивляют многих. Мастеру и Кризасу сдается, что человек он не глупый и знает больше других, только трудно из него слово вытянуть. Оба приятеля во время своих прогулок любят останавливаться возле Темниковой изгороди. В разговоре с коновалом мастер всегда серьезен и старается задавать необычные, таинственные вопросы, на которые получает от Темника не менее загадочные ответы:
— Выходит, среди зверья самый мудрый пес. Обезьяны еще хитрее. Пес человеческую кончину чует… Из людей, стало быть, мудрее всех царь Соломон был. Исчислил глубины морские и выси небесные… Множество жен имел. А как Ирод Соломона спросил, отчего рак задом пятится, тот — шпик — и не ответил. Вот тебе и мудрец!
— А какой ждет человека конец? — спрашивает мастер.
— Оба конца одинаковые.
— Как это? — еле сдерживает улыбку мастер.
— И смолоду, и в старости приходится кашку есть. — Темник вперяет взгляд в землю и, если уж раз начал, будет плести, что только ему в голову взбредет. Мастеру кажется, что Темник раскрывает какую-то таящуюся в нем самом истину, труднодоступную для: других.
— Человек что трава — она везде одинаковая. Она только не на одинаковом месте посеяна. Есть москаль, есть японец — одна кровь. Перед богом все мы букашки. Войны и смуты на свете оттого не стихают, что в человеческом сердце змееныш угнездился. Вырви его оттуда — в папы римские тебя выберут.
— Кто ж эту змею туда засадил, Балтрус?
— Никто ее не засаживал. Ева, праматерь наша, которую сатана искушал во змеином образе, вместе с яблоком проглотила. — Темник умолкает и оглядывается, горстью пытаясь поймать невидимый предмет над плешивой головой. И вдруг, словно пробудившись от сна, заявляет: — Лет через сто на свете один английский король уцелеет!
— Откуда знать, что завтра будет! — недоверчиво вставляет мастер.
— Знать! Все можно знать. Птице, камню, дереву известно, что станется через год. Поди в рощу в конце августа — коли с северной стороны кора на березе лишайником обросла — такая зимушка нагрянет, что куропатки к тебе в избу погреться запросятся…
Похоже, что Темник читает по календарю страницу за страницей и ничуть не смущается, слушает кто или нет. Не кончив про одно, ворошит сено уже с другой стороны, а иногда, будто вдруг живот схватило, возьмет да удерет.