Мастер и сыновья
Шрифт:
— А мне, дяденька, когда сошьете? — спрашивает одна, с остреньким подбородком. — К троице обещали!
— И меня, дяденька… обманули.
— Вот как, они меня дяденькой называют! Я еще собирался кое-кого выбрать и приручить, а они кавалера дядей кличут! Для одной ладно шью, для другой складки укладываю — вот, думаю, третья моя будет. Прошел мой срок, остался мне, старику, только борща горшок! Что мне, одинокому, делать, ай-яй! — Сложив руки, показывает Кризас, какой он разнесчастный.
— А ты в петлю полезай! — встревает мастер. —
— Сегодня не полезу, до завтра обожду. Что тут скажешь — живьем в землю не ляжешь. Обошью всех девиц, наряжу, как куколок. На то я и родился. А как замуж пойдете, на свадьбу позовете?
— Позовем, позовем! — шумно откликаются девушки.
— Пошли, боже, мне паренька, — попрошу Кризутиса на скрипке поиграть.
— Кризас, сегодня твоя ярмарка! Вижу, что я тут лишний, — печально говорит мастер, — не нужны им ни мои сундуки, ни лари. Одряхлели мои руки…
— И впрямь, что ж это мы! Про дядю мастера забыли; если кто из нас замуж пойдет — обоих вас на свадьбу позовем.
— Обоих, обоих!
— А, теперь позовете, когда сам напросился! Может, я многим из вас зыбку мастерил, — вот, какие вы сосенки! Есть где ветру разгуляться. Не одной еще: придется и кровать сколотить. От меня, доченьки, не отвертитесь. Проживу, на вас работая, хоть в гробу, а проживу! — И, словно сообщая великую новость: — А знаете, я себе гроб смастерил…
— Ой, дяденька, зачем такие ужасы! — морщатся девушки, и глядя на них, на их молодость и впрямь как-то не хочется смерть за бороду таскать.
— Хе-хе, испугались или меня, старого чурбана, пожалели? Смерть горшком не накроешь, Вам-то, мотылечки, что, перед вами еще целое лето. А наша с Кризасом песенка спета. Жена говорит — подыхай, дети — загибайся, другие — лопни, а мне еще приятно хоть денек протянуть… Помнишь, швец, и мы с тобой по этим косогорам когда-то как на крыльях летали.
А вот гляжу сегодня, что для меня эта горка все круче да круче… карабкаюсь, карабкаюсь, и все ей конца нет. А молодому, что зайцу через грядку сигануть. Вот какое дело! Созрел, так уж и слушай, не точат ли где косу…
— Мастер, я твоей песенке не подпеваю. Я еще свою песню затяну! Ой, не сдамся, пока вот у всех у них не спляшу на свадьбах.
— Если ты так — и я не иначе: пока у швеца на свадьбе не станцую — на доску не лягу!
— А вы, растяпушки, разве не догадываетесь, чего это старик все меня вам подсовывает? — указывает портной на мастера. — Ведь он сам трех дубков растит..
— Правильно говоришь: загляделся на молоденьких и позабыл, что у самого сыновья. Кто хочет ко мне в сношеньки?
— Я, я! — кричат все наперебой.
— Ну, кто же кота в мешке покупает! Ведь не знаете, кого оженю.
— Все равно, дяденька, Йонас, Симас и Андрюс — все трое для нас хороши.
— На то я и мастер! Вишь, щебетуньи, и по именем знают. Пришлю сватов. К которой, Кризас, как на твой взгляд, а?
— Ко всем!
— Я
— Ладно. Только нет у меня, дяденька, счастья. Третий год сватов поджидаю, ни одного не прогнала; уж, должно быть, останусь в девках. Если б знала я какую травку или молитву, чтоб счастье мне принесла… Нигде ее не найду. Не выйдет у меня и с Симукасом.
— Девушки-красавицы, у кого в сей юдоли слез счастья нет — ко мне обращайтесь. Хотите, я вам рецепт выдам. — Кризас запускает руку куда-то глубоко за подкладку, копается там и вытаскивает ворох бумаг. Часть засовывает обратно, один листок закладывает за отворот шляпы, а маленькую длинную бумажку, действительно похожую на рецепт, зажимает в губах, пока приводит в порядок свою одежду.
— Рецепт на долгое счастье, — повернувшись к солнцу и отставив бумажку на всю длину руки, читает портной, — выписан из книг совести. Слушайте внимательно! Возьми пять ложек покоя, десять ложек терпения, пятнадцать ложек трезвости, двадцать целомудрия, сто пятнадцать покорства и самопожертвования. Все истолки в ступке истинной веры с зернышком силы, добавь ложку надежды, подрумянь хорошенько на сковородке на огне любви христианской, досыпь побольше жаркой молитвы и, все перемешав, поставь в светлицу смирения, пока не отстоится, и принимай не жалеючи утром и вечером… — и, подняв глаза над бумажкой, Кризас кончает наизусть — А увидите тогда, сестрицы, что нет лучшего снадобья для духа и плоти. Аминь.
Девушки покатываются от смеха, но не меньше их потешается и развеселившийся мастер:
— Хорош! И пол-ложки не добавишь. Дашь мне списать!
— Кризутис, да ведь он не настоящий, тобой придуманный.. — Тянутся к нему десятки рук, хотят схватить бумажку, но портной прячет ее в карман.
— Времена нынче такие, что одна лошадь другую и то даром не почешет, а счастье — где ты его дешево достанешь. Счастье, счастье, ты слепое, ты хромое и немое. — декламирует Кризас. — Это один наш сочинитель написал! — поясняет Кризас, хотя только что сам придумал этот стишок.
На прощанье мастер называет всех сношеньками, а Кризас щиплет, словно коза, по цветочку у каждой девушки из веночка, по веточке из каждого букета черемухи, а взамен вытаскивает из своей петлицы по желтому первоцвету.
— Держите, может, рука у меня счастливая. Хороши цветочки наши луговые, но еще прекрасней литовки молодые. Растите большие и красивые — с песней, с песней в жизнь идите! Ну, улетайте…
Старики еще стоят, провожая глазами упорхнувших под гору девушек, которые исчезают с такой же быстротой, как и появились. Мастер взбирается на склон, а портной все еще не движется. Потом и он, издали напоминающий черного жука, начинает карабкаться по косогору.