Мастер и сыновья
Шрифт:
— Не утруждай себя, маменька, — говорит он, отбирая у нее съестное, — с голоду не сдохнет. Проспится дитятко, протрезвится, вот тогда и покушает. Пойдем, маменька, назад, пойдем… — и уводит ее так ласково, что та даже не пытается сопротивляться.
Маловато места для танцоров в избе мастера. Даже блоха, если только хорошенько упрется, от порога до стенки прыгнет. Теперь, когда лица гостей расцвели от вкусной еды и густого Девейкиного пива, когда многим почудилось, будто у них не
На беду, и потолок у Девейки низкий — особой ловкости не покажешь. Только начнет Кризас новую польку — поднимается в избе сутолока, — прислуживающим бабам приходится с тарелками и посудой ждать, пока кончится танец, ибо к столу даже иголке не пролезть. Всякий танцор старается провести свою девицу в запечье, а оттуда опять на середину избы, чтоб только захватить побольше места.
— Мастер, будем печь ломать! — покрикивают танцоры. — Черт рогатый тебе, что ли, такой Арарат отгрохал?
Наелись все, напились, и пустеет изба. Кризас, пиликая на своей скрипочке, словно чародей, выводит молодых и старых на двор. Девейкин порог невысокий — не отпуская рук, пары в танце шагают через пего, сворачивают за угол и кружатся посреди двора.
Там, под цветущей липой, становится Кризас, тряся длинными космами и притопывая в такт ногой. В предклети усаживаются старшие во главе с Адамом из рая, а на отдельном плетеном кресле — молодая пара. Девушки и мужчины выносят скамьи. Кто притомился в танце, присаживается тут же на пригорке. Далеко разносятся музыка и песни: по ту сторону реки, где пересекаются дороги двух приходов, останавливаются проезжие. Один за другим сворачивают к реке два воза, и видать, как, забредая по колено в воду, пьют лошади. Проходит добрый час, а подводы все не трогаются, все прислушиваются сидящие на них люди. До вечера еще далеко, и медленно вытягиваются тени от бедняцких лачуг.
Симас смелеет. Его подзадоривают и пиво, и несмолкающие песни баб, которые всем гуртом неотступно дразнят его. Раскрасневшись, станцевал он польку и теперь каждую минуту шепчет что-то на ухо молодой. Наклонившись к своей жене, крутит пуговицу ее блузки. Упадет на голову молодой липовый цвет, сбитый птицей или пчелой, — она смеется. И на эту радость снохи, даже сами не понимая почему, тем же отвечают родители, родичи. Кажется, они мысленно нашептывают молодым: «И мы такими были…»
— Разойдись, мелюзга, мастер танцевать будет! — провозглашает музыкант.
В бабьей толпе ловит Девейка свою половину, которая причитает, что устала, попризабыла, не сумеет по-новомодному. Подергивая плечами, подмигивая гостям, разминая ноги, каблуком щелкая себя по заду, ведет мастер за руку матушку. Йонас, наклонив голову, любовно поглядывает на старичков; остальные становятся полукругом. Старушка, будто помолодев, смущенно кладет сухонькие руки на плечи мужу. Она уже заранее притопывает на месте, чтобы не ловить такт, когда мастер закружит ее. Только повернется танцор — матушка потешно выпячивает зад, упирается головой мужу в грудь.
Мастер, словно поджариваемый на огне козел, подпрыгивает все выше, припадает на колено, вертится на одной ноге; несколько раз усаживает старушку на землю, опять поднимает и кружит, подзадоривая Кризаса:
— Быстрее не можешь? Поддай жару!
Трясется голова у старушки, кажется, вот-вот оторвется: косынка совсем сползла с седых волос, однако мастер не унимается — показывает, как танцевали в старину:
— Что, лапоть еще огня не высек? Жару]
И вот, когда мастер уже почти загнал свою старушку, скрипочка внезапно умолкает. Расступается полукруг зевак, слышатся крики, визг, опрокидываются скамьи, с предклети встают старики, словно во двор вбежал волк или в толпу ворвался вихрь и раскидывает всех, как снопы.
Подбежав поближе, люди видят осевшего с разинутым ртом Кризаса. Чувств он лишился, или быстрая чума свалила — почернел весь. Закапывайте в землю, тащите воду, качайте, может очухается! Какая у портного большая голова! Кто ж ее так раздул?
— Чума, чума!
Не хватало еще одного развлечения дому мастера — на голову портному опустился пчелиный рой. Многие видели только, как черное облачко с добрую шапку вылетело из-за крыши клети. В одно мгновение пчелы облепили космы музыканта.
— Воды несите!
— Веник! Веник с листьями!.. Сюда, сюда!
— Дымком бы покурить!
Как только Кризас поднимается с земли, все бросаются от него врассыпную.
— Ради бога, швец, только уж ты не шевелись! — кричит Раяускас.
— Пасечник, это ты их в кармане привез!
Как только большинство пчел переползает с лица Кризаса на голову и он уже может раскрыть рот, портной, сложив молитвенно руки, кричит:
— Добренькие пчелки, не кусайте!
— Господи, живьем заедят! Да делайте же вы что-нибудь..
— Не суетись! Швец еще жив!
— Ой, кусаются божьи твари!
Шум стоит на дворе, как на ярмарке, — одни советуют портному не дышать, другие — прыгать в пруд, бабы ищут святую водицу. Кризас, выставив руки, словно слепой, крутится возле липы: подайте ему скрипочку, он сыграет, подайте трубку — он угостит табачком пчелиную матку.
— Ай, больно!
— Живей решето! — приказывает пчеловод Адомас.
— Не дам голову резать! Я тебе не ветка! — отбивается портной от приближающегося Адомаса, вооружившегося гусиным крылом и решетом.
Стоящие поближе слышат спокойное гудение роя.
Раяускас велит кому-нибудь быстрее садиться в его повозку и гнать в Антиненай к Катилюсу, которому пчеловод только вчера вернул два пустых улья. Вожжи берет Йонас.
— Йонукас, проси от меня, я знаю — у него лишние. Расскажи ему, какое тут чудо! — и, накрыв своей бородой голову Кризаса, Адомас стряхивает с нее пчел голыми руками, будто мыльную пену.