Мастер теней
Шрифт:
— Что он делает? — потрясенно выдохнула ближняя к Виоле девица.
— Дорогая шера Свандер, вы определенно понравились Тигренку! — хихикнула другая.
Хихиканье подхватила третья — и, когда бедняжка Виола готова была упасть в обморок от стыда и смущения, раздался жесткий голос Шуалейды:
— Тигренок.
Стриж резко обернулся, оттолкнув пастушку, и уставился на колдунью. Всего мгновение он видел её ярость — алые, словно покусанные, губы Шуалейды сжимались, сиреневые глаза полыхали — показалось, глянул в зеркало. Но миг нечаянной откровенности промелькнул,
— Сыграй для нас.
Воздух вокруг Стрижа замерз до стеклянной хрупкости. Не шевелиться, не думать… не показать ей — что именно этого он и ждал: чтобы она поставила менестреля на место.
Шуалейда сделала замысловатый жест кистью и отвернулась к соседке слева с очередным вопросом, уже не глядя, как Черная Шера послушно летит с дивана, где Стриж оставил её вчера, и зависает в воздухе. Он осторожно взял гитару, ту, что откроет ему путь к сердцу колдуньи. Она сама принесла ее, Черную Шеру, свою судьбу. И плевать, что он ткач, а не золотой Бард, в Черной Шере хватит магии, чтобы сделать с любой женщиной все что угодно.
Сглотнув вязкий ком в горле и стараясь не расплескать попусту утреннюю боль, Стриж коснулся струн. Первый звук показался жалобным и резким, как скрип похоронной телеги — а в следующем он растворился целиком. Черная Шера запела. Для неё, для Шуалейды.
Черная Шера пела. Пела штормом в парусах, кричала чайкой, запутавшейся в снасти, плакала брошенным младенцем. Звуки сдавливали горло, мешали дышать. Как ошейник.
«Ширхаб подери этого Тигренка, что он делает?»
«То, что ты хотела, — отозвался здравый смысл. — Радуйся, все получилось!»
Шу сморгнула повисший перед глазами туман вместе с миражами: сраженный копьем золотой дракон умирает у ног равнодушной девы; попавший в капкан волк отгрызает себе лапу; птица со сломанным крылом падает с утеса в море… Образы свивались из нитей мелодии, опутывали паутиной морока всех, кто слышал гитарные переборы.
Тигренок играл, склонив голову к гитаре, словно к любимой, не видя и не слыша ничего вокруг. Струны казались продолжением его рук, его голосом — и струны плакали.
Боль. Отчаяние. Ожидание смерти. Тоска.
«Перестань! Прошу тебя, перестань, мне больно!»
Хотелось кричать, отнять у него гитару, выгнать всех — и сорвать с него проклятый ошейник, целовать закрытые глаза и обещать…
«Что обещать? Что отпустишь его, а брата бросишь на милость Бастерхази? Опомнись! Это всего лишь морок. Магия искусства», — объясняла сама себе Шу, и сама себе не верила:
«Морок? Магия? Ему больно. Больно из-за меня!»
«Переживешь. И он переживет. Осталось два дня — если сейчас отпустить его, как расстроить свадьбу со Свандер? Ты не имеешь права упускать последний шанс!»
Стряхнув с ресниц неведомо как залетевшие брызги дождя, Шу внимательно посмотрела на девицу Свандер. Та плакала, некрасиво и глупо. Нос её покраснел, на платье капали слезы. Но отчего-то она казалась милой, и было её
«Хватит! Я не железная!» — чуть не закричала Шу, но губы ровно произнесли:
— Прелестно, дорогой мой. Достаточно.
Музыка оборвалась, призрачные золотые нити истаяли, выпуская фрейлин из наваждения. Они растеряно озирались, промокали мокрые глаза платочками и пытались улыбаться — молча, пока еще не в силах говорить. Если бы Шу сама была в здравом уме и трезвой памяти, она бы радовалась: эффект превзошел все ожидания, ни один амулет не почувствовал атаки — странная особенность магии искусства. Не зря она штудировала сотни фолиантов из королевской библиотеки в надежде на то, что знания лишними не бывают. Пригодилось — то, что даже Берри почитал бесполезным.
Вот только мыслить здраво она не могла, слишком неуютно чувствовала себя в шкуре невольника, и еще неуютнее — в шкуре хозяйки. Злые боги, почему приходится лгать, изворачиваться и использовать одного ради спасения другого?
Слезы снова попытались навернуться на глаза, но Шу не позволила. Пока Кею грозит смерть, у неё нет права на слабость. А сострадание и совесть — это слабость. И любовь тоже…
«Любовь? Никакой любви! Желание, и ничего больше!» — оборвала Шу вкрадчивую песню Черной Шеры, продолжающую звучать где-то глубоко внутри.
Боги, что же делать? Надо решать быстрее, фрейлины приходят в себя. Упаси Светлая, кто-нибудь догадается, что Тигренок маг!
— Пожалуй, мы не пойдем на прогулку, — капризно скривив губы, заявила Шу и встала из-за стола: едва удержала равновесие, так вдруг закружилась голова. Фрейлины поднялись вслед. — Дождь, хмарь, фи! Лучше мы устроим танцы в другой раз.
Девушки закивали, но вяло. Все их мысли по-прежнему были заняты музыкальным наваждением, а взгляды то и дело возвращались к сидящему на полу в обнимку с гитарой Тигренку.
— Жду вас завтра к четырем пополудни, — велела Шу фрейлинам и добавила для Таис: — Увидимся на балу.
Исполнив подобающие реверансы, девушки направились к дверям. Лишь Балуста замедлила шаг, отстала и остановилась на полдороге. Дождавшись, пока за последней фрейлиной закроется дверь, она обернулась, вздохнула и сделала шаг обратно. Шу — к ней… Голова кружилась и болела, но сейчас это было не важно. Она пыталась понять, что чувствует и думает подруга, и не могла: Баль спряталась в мерцающий всеми оттенками весны кокон, а лицо ее было спокойно, как темная гладь лесного озера.
— Это вот… — Баль сделала жест кистью, указывая на Тигренка и одновременно требуя сделать полог тишины; Шу привычно поставила воздушный барьер. — Помешает Бастерхази женить Кейрана?
— Как видишь, у меня получилось. — Шу заставила себя улыбнуться.
— Что получилось? Ты хоть понимаешь, что делаешь?
— Свандер влюбилась. — Шу пожала плечами. — Теперь маленькая послушная девочка скажет папеньке «нет», и Кей останется свободен. На какое-то время.
— Шу, ты сошла с ума. Ставить все на!.. — не договорив, Баль сморщилась и махнула рукой.