Мастер
Шрифт:
– Нет, ваше благородие. Я и не знал, кто он и что, когда мне книга попалась, – его же не очень жалуют в синагоге, если вы читали историю его жизни. Я увидел книгу на толкучем рынке в соседнем местечке, отдал копейку, потом еще ругал себя за то, что потратил деньги, которые с таким трудом достаются. А прочитал несколько страниц, и меня как ветром понесло. Я уже сказал, я понимал не все, но когда вы имеете дело с такими идеями, вас как будто околдовали. Я просто стал другим человеком. Конечно, это только так говорится, я мало изменился со своей юности.
Отвечал он свободно, но разговор о книге
– Не объясните ли вы мне, что, но-вашему, значит книга Спинозы? Иными словами, если это философия, то что она утверждает?
– Сказать нелегко, – виновато замялся Яков. – Честно говоря, я человек отчасти темный. А в другой своей части я недоучка. Я многого не ухватываю при самом большом прилежании.
– Объясню вам, почему я вас спрашиваю. Я спрашиваю потому, что Спиноза – один из любимейших моих философов, и мне интересно знать, как он воздействует на других.
– В таком случае, – сказал мастер с некоторым облегчением, – я вам скажу, что книга означает разное в зависимости от содержания глав, хотя в самой глубине все и связано воедино. Но по-моему, смысл тут в том, что он хотел сделать из себя свободного человека, и каждый может, согласно его философии, – не знаю, понятно ли я говорю, – все продумав и все связав, если вы согласитесь со мной, ваше благородие.
– Неплохой подход, – сказал Бибиков, – если говорить скорее об авторе, чем о книге. Но слегка коснитесь, если можно, и самой философии.
– Кто же знает, получится ли у меня, – оказал мастер. – Ну может быть так, что Б-г и природа – одно, то же и человек; и богат ли он, беден – это не имеет значена, что-то в таком духе. Да? Если ты поймешь, что разум связывает человека с Б-гом, то ты поймешь все так же, как я. И тогда ты свободен, если ты в разуме Б-жием. Ты тогда все понимаешь. А с другой стороны, вся беда в том, что ты связан Природой, да? Хоть для Б-га это не важно, ибо сам он Природа. Есть еще одна вещь под названием Необходимость, она всегда тут как туг; хотя кому она нужна, и приходится ее одолевать. По штетлу Б-г вечно носится с Законом в обеих руках, но у того, у другого Б-га, хоть они ведает куда большим пространством, гораздо меньше хлопот. В какого ни перестаешь верить, никакой разницы, если у тебя нет работы. Вот вам и Необходимость. И еще я думаю, смысл такой, что жизнь есть жизнь и незачем ее пихать в могилу. Или так, или я не очень хорошо во всем разобрался.
– Если человек связан Необходимостью, откуда же берется свобода?
– Она в твоих мыслях, ваше благородие, если твои мысли в Б-ге. Если ты веришь в такого вот Б-га, и ты ее можешь измыслить. Как бы человек летает над собственной головой на крыльях разума или что-то в таком духе, да? Соединяешься со вселенной и забываешь о собственных горестях.
– И вы верите, что так можно достичь свободы?
– В какой-то степени, – вздохнул Яков. – Очень бы хорошо, но какой у меня опыт? Я мало жил за пределами местечка.
Следователь улыбнулся.
Яков усмехнулся было, но тут же осекся.
– Как по-вашему, то, о чем вы говорите, и есть истинная свобода или
Тут надо поосторожней, думал мастер. Политика есть политика. Зачем раздувать горящие уголья, если по ним придется идти?
– Даже не знаю, ваше благородие. Отчасти можно так посмотреть, отчасти по-другому.
– Совершенно верно. Можно сказать, у Спинозы не одна концепция свободы – в Необходимости, говоря философски; а практически – в государстве, иными словами, в области политики и политического действия. Спиноза допускает известную свободу политического выбора, равно как и свободу выбора в образе мыслей, как если бы подобный выбор существовал. По крайней мере он его допускал. Он, вероятно, считал, что цель государства, правительства – безопасность и сравнительная свобода разумного человека. Чтобы человеку было позволено думать. К тому же он полагал, что человек свободней, если участвует в жизни общества, чем ежели пребывает в уединении, как сам Спиноза. Он полагал, что свободный человек в обществе радеет в том, чтобы умножать счастье и интеллектуальную независимость своих ближних.
– Да, наверно, все оно так, ваше благородие, раз уж вы говорите, – сказал Яков, – но что касается меня, тут еще есть о чем поразмыслить, хотя, если ты беден, время твое уходит на другие вещи, само собой понятно какие. И ты оставляешь тем, кому это по плечу, думать о разной-всякой политике.
– Ах, – Бибиков вздохнул. Пыхнул папиросой и ничего не ответил. На минуту в камере повисло молчание.
Я что-то не так сказал? – отчаянно думал Яков. Иногда лучше вообще держать язык за зубами.
Когда следователь снова заговорил, он уже был больше похож на официальное допрашивающее лицо, голос стал сухой, бесстрастный.
– Случалось ли вам слышать выражение «историческая необходимость»?
– Не помню такого. Не слышал, по-моему, но, наверно, могу догадаться, что это значит.
– Вы уверены? Вы не читали Гегеля?
– Не слышал про него.
– А Маркса? Он тоже был еврей, хотя это ему, кажется, не очень нравилось.
– Тоже не слышал.
– Как по-вашему, есть у вас своя собственная «философия»? И если да, то в чем она заключается?
– Если она у меня и есть, то не стоит разговора. Я же только-только начал немного читать, ваше благородие, – извинялся Яков, – и если есть у меня философия, так это, если позволите сказать, что жизнь должна бы стать получше.
– Но как ее сделать лучше иначе как политическими средствами?
Вот она, ловушка, подумал Яков.
– Может, надо, чтобы стало больше работы, – выговорил он, запинаясь. – И чтобы люди были добрее друг к другу. Все должны быть ответственными, иначе все плохое станет еще хуже.
– Что же, для начала неплохо, – спокойно сказал следователь. – Вам нужно и дальше читать и думать.
– Я и стану, как только меня отсюда выпустят.
Бибиков, кажется, смешался. Мастер почувствовал, что его разочаровал, но он не понимал почему. Наверно, нес слишком много вздора. Не так-то легко говорить умные вещи, когда ты в беде, да и на чужом языке нелегко изъясняться.
Немного погодя следователь уронил рассеянно:
– Синяки на голову как посадили?