Мастера детектива. Выпуск 9
Шрифт:
– Мадемуазель Преста тоже выбросила его в Сену! Вот я и думаю: если допустить, что Преста невиновна, что она взяла на себя чью-то вину, значит, она хочет кого-то спасти. Это должен быть человек, которого она очень любит, любит страстно. Следовательно, она солгала, чтобы спасти вас, Мамут?
Лилипут бросил яростный взгляд на полицейского, потом схватил пепельницу и с силой швырнул ее об пол.
– Я не стану отвечать на такой глупый вопрос! Естественно, тем человеком, о котором вы говорите, не могу быть я! Но я не нуждаюсь в том, чтобы мне без конца
Он вытер платком лоб и губы. И вдруг совсем успокоился, поднял к Ошкорну свое гротескное личико и устремил на него умоляющий взгляд.
– Преста взяла на себя вину потому, что она убеждена: убийство совершил другой, тот, кого она любит. Кто – я не знаю! Но она заблуждается, убил я!
Ошкорн повернулся к Жану де Латесту, с улыбкой спросил его:
– А вы, месье де Латест, не хотите ли вы тоже сделать рыцарский жест и объявить себя преступником?
Жан де Латест побледнел, потом коротко рассмеялся:
– Право слово – нет! Голова человека – вещь настолько ценная, что с ней не стоит играть с такой легкостью. Преста не нуждается в том, чтобы кто-нибудь жертвовал собой ради нее, вы очень скоро убедитесь в ее невиновности…
– Не уверен, – ответил Ошкорн. – Ее признание было весьма категорично, и к тому же оно лишь подтвердило версию, которая у нас уже была…
Он говорил это главным образом для Людовико, надеясь заставить его нарушить свое молчание. Воздушный гимнаст стоял, словно чего-то выжидая, с тенью презрительной улыбки на губах.
Чех Рудольф, в синем доломане, тоже стоял молча, глубоко задумавшись.
– А что думаете о признании мадемуазель Престы вы, месье Рудольф? Вы верите в это?
– Конечно, нет! Меньше, чем кто-либо другой, потому что я знаю, кто убил!
По-французски Рудольф говорил довольно чисто, но голос у него был низкий, с хрипотцой.
– Кто убил? Я! Я убил Штута! – спокойно сказал он.
– Уже третий! – усмехнулся Патон. – Значит, Преста взяла вину на себя, чтобы спасти вас?
– Нет! Как сказал Мамут, мадемуазель Преста взяла вину на себя, чтобы спасти того, кого она считает виновным. Но она ошибается, убил я!
Преста, которая только что вернулась в кабинет, с удивлением посмотрела на Рудольфа. В глазах ее светилась нежность.
– Бедный Рудольф! – сказала она. – Я благодарна вам за ваше стремление спасти меня, но это бесполезно. Уж вы-то прекрасно знаете, что виновна я. Я убила Штута, вы же знаете, его убила я!
Не спуская с него властного взгляда, она повторила:
– Вы прекрасно знаете и то, как это случилось! Патон сделал вид, будто не слышит возражений Престы. Он продолжал смотреть на Рудольфа.
– В таком случае, что толкнуло вас на убийство? – спросил он его.
Рудольф опустил голову.
– Не знаю.
– Но ведь не убивают же просто так!
– Штут грозил уволить меня. Патон повернулся к де Латесту.
– Вы что-нибудь слышали об этом?
– Нет. Хотя,
– А ключ от реквизитной, который оказался в двери уборной Штута, – что вы скажете об этом? – продолжал допрашивать Рудольфа Ошкорн.
«Вот уж, право, дался ему этот ключ!» – подумал Патон.
Рудольф сказал, что о ключе он ничего не знает. Он продолжал твердить о своей вине, рассказывая до странности точные детали. Он уже не колебался больше. Теперь он говорил быстро, иногда вдруг замолкая, чтобы найти нужное слово. Временами у него проскальзывали чешские слова, он тут же повторял их по-французски, и это придавало его речи выразительную живописность. Голос его становился все более хриплым.
Ошкорн наклонился к Патону:
– Забавно, как молчуны могут вдруг стать красноречивыми!
Потом он неожиданно повернулся к Людовико:
– Значит, все так и произошло?
– Как? – спросил сбитый с толку Людовико.
– Рудольф сказал нам, что он перенес труп Штута в коляску, которая стояла в коридоре. Выходит, вы со своей трапеции видели Рудольфа? Ведь что-то или кого-то вы видели…
– Еще раз повторяю вам, господин инспектор, я ничего не видел. И снова спрашиваю вас: почему я обязательно должен был что-то видеть? В конце концов, я с одинаковым успехом мог смотреть и мог не смотреть в сторону коридора. Почему же вы считаете, что я смотрел именно туда, а не в противоположную сторону?
– Потому что Преста изменила к вам отношение! Фат ничего не ответил, но глаза его гневно блеснули.
Он сжал кулаки, Но Ошкорн уже повернулся к Престе.
– Итак, подведем итог, – сказал он. – Сейчас у нас трое преступников. Пожалуй, многовато! Ясно, что по крайней мере двое из них – если не все трое! – лгут! И внести ясность может только следственный эксперимент!
Слова «следственный эксперимент», казалось, повергли Престу в ужас. Она подняла взгляд к Ошкорну, в нем была немая мольба. Ошкорн в смятении отвел глаза. Он не считал возможным сделать то, о чем она молила: отстранить Паля от этого ужасного испытания.
– Я заявляю, что убил я! – повторил Рудольф. – Пусть кто-нибудь сходит в стойло Пегаса и поищет в ленчике седла. Там я спрятал перстень Штута.
23
Следственный эксперимент состоялся, несмотря на признание Рудольфа. Состоялся потому, что это признание не проясняло вопроса о ключе, а Ошкорн все время упорно возвращался к этому проклятому ключу.
Артисты были одеты и загримированы как для самого настоящего представления. Патон и Ошкорн привели с собой двух своих сотрудников: Рошера, который сел на третьем ярусе, и Морана, устроившегося возле трапеции Людовико. Жан де Латест расположился в ложе с человеком, который заменил журналиста Жана Рейналя. В другой ложе сидела мадам Лора, как всегда бесстрастная.