Мастера и шедевры. Том 2
Шрифт:
Орест Кипренский осторожно переступил мраморный порог дворца Клавдия — пустынного палаццо с голыми, угрюмыми стенами.
Зыбкая тишина старого дома окружила художника.
Где-то журчала вода.
Кряхтели половицы.
Портрет калмычки Баяусты.
Синий свет струился из высоких окон.
Спальня…
Усталая
Догорала свеча, ее трепетное багровое пламя дрожало. Странные сполохи скользили по лепному потолку. Кипренский опустился в ветхое бархатное кресло и вдруг с какою-то пронзительной отчетливостью услыхал сухой неумолимый стук маятника. Бронзовые большие часы пробили полночь.
«Время, как незаметно ускользаешь ты от меня», — подумал художник и невольно взглянул на свечу.
Жалкий, беспомощный светильник угасал.
Вот он вздрогнул и вспыхнул в последний раз.
… Римская ночь в лиловой тоге величаво вошла в комнату. Кипренский не увидел ее лица. Но глаза ночи — яркие звезды, казалось, проникли в самую его душу…
Негромкий голос спросил живописца: «Почему ты не спишь, Орест? Что мучает твое сердце?»
Художник молчал…
Тогда ночь раздвинула штору, и сиреневый лунный блик озарил бронзовую музу, державшую циферблат часов.
Юная дочь Зевса наклонила голову и чутко прислушивалась к бегу времени. Кипренский на сразу узнал ее. Но вскоре понял, что это муза, которую он писал на портрете Пушкина.
Молодая богиня была так же печальна и молчалива.
«Я потерял свою музу», — хотел промолвить художник и… заснул.
….Нелепые, жуткие маски обступили Кипренского.
Они возникали из душной рдяной мглы, словно гонимые горячим ветром, и то приближались к живописцу, то исчезали.
Их было несметное множество.
Розовые лики седовласых вальяжных академиков в жестких расшитых золотом мундирах подмигивали и посмеивались над ним.
Их сменяли фарфоровые личики — томные и пронзительные, чарующие и пугающие.
Слышен был шелест шелка, шорох атласа, кружев, и художника окружил сонм придворных дам, их шумных дочерей, то сентиментальных, то вздорных. Раздались звуки полонеза, и из мрака появились бледные и румяные, благородные и пошлые физиономии вельможных меценатов; их фраки были усыпаны звездами. Наступала тишина, но ее нарушали шуршание бумаж-ных полос, скрип перьев. Льстивые и зловещие, постные, лоснящиеся лица газетных писак. Шум и гам сотрясали воздух.
И вновь тишина.
А затем яркий ослепительный свет люстр и молчаливые ряды величавых и многозначительных фигур царедворцев, застывших, как на параде. Пестрая карусель видений тревожила художника нераскрытой, но ощутимой опасностью.
Эти люди шептали, сюсюкали, восторгались, обличали, превозносили, низвергали.
Их гомон дурманил, томил душу.
Сердце Кипренского сжалось, он хотел бежать куда-то.
Внезапный грохот разбудил мастера.
Светало…
Ветер растворил настежь окно спальни. Приближался новый день.
День без надежд.
В
Вот что записал один из немногочисленных друзей покойного:
«Жаль видеть стоящий на полу простой гроб с теплящейся лампадкой… Прискорбно смотреть на сиротство славного художника на чужбине».
Петербург почти никак не реагировал на это печальное событие. Пресса смолчала.
Великий же Александр Иванов, много познавший на своем тернистом пути и обладавший опытом общения с Академией и вельможами Петербурга, гневно сказал:
«Стыд и срам, что забросили этого художника. Он первый вынес имя русское в известность в Европе…»
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ
«Автопортрет». Холст написан Алексеем Гавриловичем Венециановым в 1811 году, накануне Отечественной войны.
Строг лик тридцатилетнего мастера.
Сурово, пристально вглядывается художник в даль, словно предчувствуя что-то недоброе.
Сдвинуты густые брови.
Большие темные глаза кажутся еще более крупными из-за тонких очков.
Крутой лоб обрамлен непокорными волнами вьющихся волос.
Волевые складки рта, чуть раздвоенный крепкий подбородок.
Насторожен, собран живописец.
Рука, держащая кисть, замерла. Еще миг, и кисть коснется полотна.
И будто по волшебному мановению оживет картина.
Начало XIX века было временем сложным и нелегким. Венецианову довелось увидеть руины родного дома, сгоревшего во время пожара Москвы в 1812 году. Но это не ожесточило его характер, он остался предельно гуманным, добрым человеком.
Формированию его личности способствовали Гоголь, Пушкин, Глинка.
Передовые деятели русской культуры помогли осмыслить истинную глубину и размах духа своей родины, заставили ярче осознать свет и тени эпохи, в которую он жил.
Его лира обрела гражданственное, широкое звучание.
Благородная муза Венецианова воспела красоту простого сельского люда.
Обладая талантом редкой звучности, творец отдал его своему народу.
Картины, несложные по сюжетам, взяты из самой гущи жизни крепостного села.
Мы очарованы прелестью его юных красавиц, задумчивых мальчишек, спокойствием мужских лиц.
Никому не приходит мысль, что перед нами бесправные рабы.
Крепостные.
Живописец любовался Человеком, когда писал свои произведения о России.
Шедевры Венецианова — портреты русских женщин.
Он раскрыл их спокойную, величавую красоту.
То задумчивую, то задорную, то строгую, немного грустную, но всегда покоряющую своей открытостью, духовной чистотой.
Пленительна скрытая гармония человека и природы в полотнах живописца. Пахота и жатва, лето и весна.