Мастерская пряток

Морозова Вера Александровна

Только артельщик не унимался. Вышел из-за стойки и устроился около Марии Петровны.

— Вы скажите адресок, куда вещи доставить. Вещи домашние. Домашние вещи плохо по тарифу оплачиваются. И про шкалик не забудьте. Моя хорошо работу делает…

— Вот это главное. Вещи прислали из Финляндии, сами понимаете — дорога не близкая. Могут и разбиться, и поломаться… На шкалик, любезный, непременно получите, коли благополучно все доставите. — Мария Петровна видела жуликоватые глаза артельщика и решила задатка не давать.

— Все сделаем лучшим

манером! — успокаивал ее артельщик и добавил: — Коли что случится, так меня Пал Палыч с лестницы спихнет!

Артельщик засмеялся, закрутился на месте, как волчок, ударял себя от удовольствия по груди ладонями и веселился как мог.

Смеялась и Леля. Представить Пал Палыча, который может вскочить со стула, к которому он был словно прикован, и побежать за юрким и ловким артельщиком, невозможно.

— Я тебя, басурман, проучу… — проговорил с ленцой Пал Палыч и сжал свои ватные руки. — Вот подожди…

— А вы проучите! Проучите! Зачем ждать?.. — простонал артельщик, вытирая слезившиеся об безудержного смеха глаза. — Кстати, в бумажке не забудьте адресок проставить, а то и нести неизвестно куда. Не первый год вас знаю…

Конторщик величественно поглядывал на артельщика и оставался невозмутимым, как скала. Нет, он не позволит себе портить нервы и артельщика в упор не замечал.

— Пожалуйста, запишите адрес, — проговорила Мария Петровна, решившая поскорее закончить сделку. — Дом Волгиной, за Обводным каналом, квартира номер пять, этаж седьмой.

— Нет, это не шуточки… Седьмой этаж и квартира пятая. В доме небось и подъездов тьма, и ходы разные… — Пал Палыч снова бросил перо и, снова наслаждаясь возможностью ничего не делать, долго выяснял, как следовало на Обводный канал добраться, да как разыскать распроклятую пятую квартиру.

Леля и та не выдержала. И громко смеялась вместе с мамой и артельщиком. И ее удивляла медлительность человека-горы.

— По Обводному каналу конка ходит! — решила Леля помочь маме, начинавшей сердиться. — Конка…

— «Конка»! — презрительно фыркнул Пал Палыч. — Это бабушка надвое сказала. То ли она ходит, то ли нет… Может быть и дождь и ветер, и артельщику с такими вещами на конку не взгромоздиться. — Пал Палыч замолчал, но продолжал шевелить губами, явно хотел продолжить разговор, вот и подыскивал слова, чтобы отложить оформление заказа.

— Пиши бумагу! — приказал артельщик и слегка пристукнул по конторке сухим и загорелым кулаком. — Нечего тары-бары разводить, а то опять заказчика потеряем… И давай мне бумагу, я пойду на вокзал. В камере хранения наверняка за вещами очередь.

Пал Палыч вздохнул и стал оформлять заказ, не задавая больше вопросов. Писал скоро, не заглядывая в справочные книги с тарифами. Перо скрипело в ватных руках и так же, как и стул, грозило разлететься.

Дело свое знал, поняла Леля, только лень сильнее его, как утверждала в таких случаях Марфуша.

НАБОРНАЯ КАССА И РАМА ДЛЯ ПОРТРЕТА

За

последние дни мама очень изменилась. Обычно ее трудно было застать дома — вечно в бегах, по словам Марфуши, а тут сидит у окна и молча кормит попугаев.

Попугаев купил папа. Он вместе с Лелей долго птиц выбирал в магазине на Невском. И называл их неразлучниками. Крохотные попугайчики в голубых и зеленых перышках. Они сидели на жердочке, тесно прижавшись друг к другу. И ласково ворковали.

Леля понимала: попугаям тяжело переносить неволю, вот и уговаривали друг друга потерпеть. И она им открывала клетку, чтобы могли полетать по комнате. Потом под присмотром Марфуши их водворяли в клетку, и мама начинала с руки их кормить. С руки они брали корм только у мамы. И Леля не удивлялась — не было в целом свете человека добрее мамы.

Мама сидела у клетки и тихо напевала песенку без слов. Мелодия грустная и нежная. И попугайчики в зеленых и синих перышках поворачивали головы и замирали. Слушали, как догадывалась Леля.

Леля понимала и другое. Раз мама поет песенку без слов, значит, она думает. И думает о чем-то трудном и очень важном. Она взяла Катю за руку и увела в детскую. Катя с радостью согласилась, потому что прыгала на одной ноге и таким манером ей казалось удобнее дойти до детской.

И действительно, Мария Петровна думала. Нужно отвезти в подпольную типографию, расположенную в Ораниенбауме, переполненном жандармами и полицией, рукописи и наборную кассу. Ораниенбаум выбрали для подпольной типографии не случайно. В местечке имели дачи богатые люди Петербурга и, конечно, полиции не приходило в голову, что здесь-то и будет скрываться подпольная типография.

Типографию ставила Мария Петровна. Разыскали дачу с большим садом и глухим забором. Поселили там двух наборщиков, которые должны сделаться невидимками. С трудом доставили машину — старенькую бостонку. Бостонку привезли по частям, чтобы не вызвать подозрения полиции. И тщательно изучили расписание пригородного поезда. Из Петербурга в Ораниенбаум ходил паровичок с низкой трубой. Паровичок нещадно дымил. Хриплый гудок его напоминал кукушку. К паровозику прицеплялись три вагончика, большей частью открытых. Пассажиров было мало. Паровозик приходил регулярно и кричал, оглушая окрестность шумом колес и грохотом машины. Потом он долго маневрировал, продвигаясь то вперед, то назад, выпускал пары и вновь громыхал.

Эти часы и были определены в подполье для работы бостонки. Шум от машины сливался с шумом паровоза и пропадал в общем грохоте. Казалось, бостонка работала неслышно.

Время наступило тяжелое. В Петербурге аресты катились волной, и типографии проваливались быстрее, чем их ставили. Так грустно шутили в подполье. Типографию в Ораниенбауме глубоко законспирировали. О типографии знали очень немногие, и притом самые доверенные. Из конспиративных соображений Марии Петровне приходилось самой доставлять туда все необходимое.