Мастиф

Мусин Ринат

Сашка немного подумал, и решил выполнить приказ. Но только чуть позже, чтобы насладится собственными ощущениями. Два автомата смотрели на него маленькими черными глазками, словно удивленно, не понимая — а чего он не боится?

— Сейчас вас всех завалят, — сказал Саша, вскинул руки за голову, повалился на траву. Он уже чувствовал, как чувствовала Полина, как чувствовали все — Он приближается. Он уже здесь, неотвратимый, неостановимый и разъяренный. В нем пробудились чувства, как и в каждом человеке, но что значит человеческая ярость, даже самая неистовая, по сравнению с яростью сверхчеловека?

Гаврила появился внезапно, словно вынырнул из-под земли. Сашка смотрел с земли, сквозь высохшую траву, во все глаза. Он знал, что

беловолосый берсерк, в которого превратился Гаврила, не будет разговаривать, не будет слушать. Они пришли незваными, и тоже не хотели разговаривать и слушать. Просто пришли и начали разрушать, а только потом предъявят бумаги, что все санкционировано. Гавриле не нужны бумаги. Против него стояла агрессия — и он противопоставлял ей в сто крат большую. Один из грузовиков будто смяло ударом гигантского кулака — видимо, он чем-то мешал. А может — это было предупреждение? Чтобы те, в форме, успели хоть что-то понять за долю секунды, отбросить опасное теперь для них самых оружие, повалится, молча и угрюмо, на землю — и тогда у них, может быть, появился бы малюсенький шанс выжить. Но, конечно, никто и не подумал этого сделать. Воины схватились за оружие — и Сашка усмехнулся, понимая, что в радиусе километра, скорее всего, уже не сработает ни один «ствол», что электричество уже взбесилось, и аккумуляторы рвутся в гнездах, а ветер гасит все посторонние шумы.

Двое в синей форме превратились в окровавленные сгустки мяса, даже отсюда видно, как хлынула кровища. Он просто разорвал их, двоих, на четыре равные части. Двое, что задержали Сашу, напрасно рвали затворы автоматов. Два камня, простых булыжника, принеслись как астероиды. Сашка зажмурил глаза, пытаясь не слышать, как с лязгом валятся тела, и забыть тот страшный, крякающий звук, с которым гранит крушит податливые черепа.

— Булыжник, мать его перемать, оружие пролетариата, — прорычал он, вжимаясь в землю, стараясь не попасть под горячую руку. Пару раз к небесам взлетали вопли — один раз исполненный боли, низкий, словно звук рога, и еще будто кричала женщина — будто на последнем издыхании.

Саша подумал, что вполне может подойти и пнуть трупы. Просто так, подойти и пнуть — ведь они тоже хотели его оскорбить, хотели, чтобы он лежал, жрал землю, может быть — молил о пощаде. Это их работа — унижать, пугать, убивать, это называлось законом и порядком, дисциплиной. И, в конце концов, они достойны этого. Они плохо выполняли свою работу. Они не умели, не знали, болваны, или оболваненные, все равно. Пришли к самым слабым, к самым маленьким людям, к женщинам и детям, живущим как мыши — без документов, без надежд не только на светлое, но и просто — на будущее. Огромное, великое государство, которому наплевать на людей, потому что государство это не люди, это даже не организации. Это просто фикция, все выживают, кто лучше, кто хуже. Но даже бесправные имеют право на защиту. В Америке, говорят, есть закон, по которому это право может подтверждаться оружием в руках. Но у Гаврилы нет никакого оружия. Он сам — как оружие, и когда защищается — ему все равно, кто и что противостоит сверхчеловеку.

— Понял меня, ублюдок? — сказал Александр.

— Ты понял меня, сука? — заорал он, и пнул мертвого «богатыря». — Прошло твое время, сволочь! Работа у тебя такая? Получи результат, падла!

Александр открыл глаза, когда точно понял, что все кончено. Он поднялся, отряхнулся, стараясь не смотреть в сторону тех, кто еще недавно думал, что все в их руках. В смерти нет ничего страшного. Но все равно смотреть не хотелось. Тогда он силой заставил себя поднять глаза. И точно, ничего страшного, просто два тела в голубых хаки валяются в траве. То, что у них почти нет голов — это не страшно. В жизни они, головы, может и были, но мозгов в них точно не хватало — злорадно думал Александр. Отец как-то рассказывал, что на занятиях по анатомии приходилось спускаться в холод анатомички, открывать чаны с формалином, доставать оттуда

части, которые сегодня будут изучаться лабораторно. Говорил, что там плавали и целые тела, и просто руки, ноги, кишки, головы — по отдельности. И ничего страшного — маска, перчатки, багор — вот и все, что надо.

Жаль, что им не больно. Жаль, что нельзя воскресить и убить еще раз. Ведь они даже не поняли, даже не успели спросить: «За что?». Уж Саша бы объяснил, попробовал бы вбить в тупые головы, что и за что.

— Сладко есть, крепко спать? — ревел Сашка и бил беззащитные тела. — Жри землю, козел! Лежи смирно, мудила! Жить хорошо хотел — вот и сдохни!

Это было невероятно. Он чувствовал, как сладостно пахнет воздух, как мирно шелестит трава, как приятно стоять рядом со смертью и насмехаться над ней.

Глава 12

Зашуршала земля, тела начали проваливаться под землю, Саша даже отскочил от неожиданности, а потом спохватился, стал стаскивать автоматы, расстегнул подсумок. До бронежилета уже не добраться. Да и черт с ним, мешается только. Два ствола и пять полных магазинов — уже неплохо. И когда придут спрашивать — откуда взял, с кого снял — он ответит огнем.

Гаврила стоял на площадке, перед выбитой дверью, водил головой из стороны в сторону, и под его взглядом расступалась земля, проваливались голубые изломанные тела, провалился по кабину сплющенный грузовик. Остальные стояли нетронутыми. Гаврила посмотрел на подошедшего Сашу.

— Оружие тебе сдать, — угрюмо предложил, но ни в коем случае не спросил Александр.

Гаврила отрицательно покачал головой.

— Глупо, — произнес он, обозревая окрестности. Саша огляделся вокруг — ничего глупого в ситуации он не находил. Да, пекарня разрушена — это нормально, любая техника ломается, так или иначе. Зерно и мука рассыпаны по земле — тоже бывает. Хлеб горит, это, конечно, страшно… А потом Саша понял, куда смотрит, а точнее — старается не смотреть Гаврила. Маленький сверток, кулечек на траве. Видимо, мать положила, опростоволосилась. А поверх белоснежной простыни — рубчатый след солдатского сапога. Бывает. Не страшно. Жалко, что нельзя их еще раз воскресить, и уже не спрашивать, а вырвать ногти на пальцах рук и ног, вспороть с мягким треском живот и с наслаждением смотреть в глаза, наматывая на локоть вонючие кишки…

— Нормально, — сказал Саша. — Эй, Чжао, твои на работу пойдут сегодня?

— Са, — старый китаец всегда так называл его. — Са, много-много работа. Здесь работа.

— Понял, — угрюмо отозвался Александр, развернулся и пошел к грузовику. Странное дело, но мотор завелся.

В мастерскую Саша приехал в восемь двадцать (он решил запомнить время — на всякий случай). Достал из кабины автоматы и магазины, бросил на верстак. Его до сих пор трясло, хорошо, что все уехали, иначе бы сорвался в истерику, начал бы орать и мазать сопли по лицу. Шпаков, верно, подумал, что Саша все равно привезет китайцев, и отправился на поле. А он так и сделает! Без китайцев, конечно, но приедет, и не будет ничего рассказывать. Зерно все равно надо убрать — предстоят тяжелые времена. Он чувствовал это, ощущал нутром, каждая жилка тела вибрировала от напряжения, но надо успокоится. План составлен уже давно, со всеми подробностями, с мелочами, которые иногда превращаются в гигантские проблемы. Надо только взять с собой оружие…

Шпак за шумом комбайна не пытался ничего сказать, только многозначительно показал на запястье левой руки, напоминая: «Время!»

— Знаю! — прокричал Саша и подстроился под рукав комбайна, принимая в кузов поток отливающего золотом зерна. Потом напряг легкие:

— Китайцев не будет! Потом расскажу!

Сергей понимающе кивнул и показал на горизонт. Но Саша уже и сам заметил дымку на востоке. Солнце всходило и палило, воздух дрожал, и духота, что бывает перед сильным дождем, наполняла пространство. Да, сегодня будет гроза, сильная гроза…