Мать-ехидна лучше всех! Записки уборщицы-интеллектуалки
Шрифт:
Единоутробная сестра пригласила в гости нашу маму с моей дочкой.
— У Оли дома так здорово! — рассказывал мне нагостившийся ребенок. — Она натушила мяса с луком, наделала салатиков с кальмарами и сыром и купила тортик с черносливом, орехами и взбитыми сливками. Вкуснота необыкновенная! А еще мы взвешивались на Олиных новых весах! Я вешу тридцать килограммов, Оля — пятьдесят два, а бабушка — пятьдесят четыре.
С моим огромным неутоленным голодом теперь могла посоперничать лишь необъятная зависть к стройности ближайшей родни.
— А еще я вволю накаталась на велосипеде, который стоит у Оли в гостиной!
«Точно! Как же я
— А давай купим велотренажер! — предложила я.
— Зачем? — удивился стройный муж.
— Как зачем? Чтобы убирать лишний жир на животе! И на бедрах!
Муж критическим взглядом скользнул по моему утянутому итальянскими панталонами животу и задумчиво протянул:
— Мне помнится, в дальней гардеробной комнате стоит металлический обруч, который кое-кто покупал лет пять назад, чтобы делать тоньше талию и бедра.
— Ну да, я покупала!
— Ты хоть для начала пленку с этого обруча сними.
Вслед ушедшему
Он уходил не спеша, всем своим видом и поведением предупреждая о грядущем. Изменился его взгляд, прежде бывший откровенным и даже вызывающим, растаяла его веселая пиратская бравада и потускнел фирменный апломб. Прекратились бравурные ночные серенады с кантатами. Я чувствовала нетерпеливое ледяное дыхание той, что была готова разлучить меня с ним, угадывала приближение ее неумолимых шагов, различала в обманчивых ночных сумерках ее вечный белый покров. Я не настраивалась на жестокую борьбу, способную довести до изнеможения всех участников судьбоносного действа — Любовь априори была готова проиграть Смерти лишь при одном важном условии: чтобы его уход был максимально легким и безболезненным.
Имя, данное ему моим мужем, не прижилось в доме. Я называла его просто — Кот. Или даже так: Мой Сладкий Кот. Или совсем коротко: Сладкий. По злой усмешке судьбы у кота оказался сахарный диабет, и мое ласковое прозвище стало звучать двусмысленно и даже горько. Я отчаянно старалась забыть прежнее котовье имя, но все равно нечаянно забывалась и нежно гладила потускневшую шкурку, ласково приговаривая: ты мой самый сладкий, самый лучший…
Он никогда не умел — или не хотел — самостоятельно открывать двери, терпеливо ждал, чтобы кто-то поработал для него швейцаром. «Глупый ты котка», — смеялась я, распахивая створки кухонных дверей перед его самоуверенной усатой мордой. А он важно шествовал мимо меня и, обернувшись, одаривал снисходительным взглядом сюзерена, оказавшего своему вассалу несказанную милость.
Он обожал валяться на широком кухонном подоконнике, наблюдая за полетом стрижей. Порой он вальяжно махал лапой, устав от их бесконечной суеты и криков. Наверное, он никогда не считал худосочных городских птиц добычей, достойной его охотничьего внимания. Я помню, как он однажды легко завалил в погребе усадебного дома огромную крысу, и с тех пор зауважала его бойцовские качества.
А оконную сетку, которую народ величает москитной, мы называли котовьей.
В каком-то американском фильме главный
Светлого пути тебе по радуге.
Форменные хлопоты
Переход ребенка в среднюю ступень общеобразовательного российского учебного заведения знаменует собой отказ от обязательной прежде школьной формы. Этот факт предопределяет основной вид августовского времяпрепровождения среднестатистической российской мамочки. Такой, к примеру, как я.
Для начала проводится массовая и безжалостная ревизия всего наличествующего гардероба, в результате которого содержимое детского платяного шкафа оказывается разложенным на три неравные стопки.
Первая — это вещи, которые надо перестирать и передать детям подруг. Вторая — это одежда, которую тоже надо перестирать, но можно носить только дома. Третья — это наряды, которые можно надевать в условно приличные места типа общеобразовательной и художественной школы, и, разумеется, тоже после стирки.
Мое личное понятие уместности наряда для присутственных мест не всегда совпадает с общепринятыми нормами и правилами офисного дресс-кода. По законам жанра здесь следует разразиться обличительной сентенцией в адрес школьной формы, уродующей ребенка и убивающей в нем всякие проявления индивидуальности. Но я скажу другое: в незапамятные школьные годы я очень любила свою форму — коричневое платьице с белым или черным фартуком.
Сшитое из тонкой шерсти, оно выдерживало изрядное количество стирок и сотню отпариваний и утюжек. Выбор фасонов и стилей был безграничен: лично я увлекалась эклектикой, позволяющей сочетать целомудренный воротничок-стоечку в духе католического сельского пастыря с самой короткой в классе плиссированной юбкой.
Что касается фартуков, то у меня были гипюровые, сшитые на заказ и щедро отделанные воланами и оборками — что поделать, именно такие у меня были в юности представления о красоте. Но все равно моя школьная форма не уродовала меня, не понижала и без того шаткую подростковую самооценку и позволяла чувствовать себя комфортно и уютно и даже незаслуженно претендовать на звание первой красавицы класса.
Наверное, и современная школьная форма тоже может быть хорошей — я как закоренелый оптимист свято верю в истинность подобных тезисов. Однако наряд, рекомендованный школой, был практически по-герценовски страшно далек от народа и от нужд и чаяний его детей. Скользкая синтетическая ткань наподобие стекловолокна, ненадежная крупная строчка, топорный крой, — нет, все-таки как хорошо, что с пятого класса это отменили. Это просто чудо! Счастье! Праздник!
Сегодня должны объявить получателей Нобелевской премии, а тебя назовут?