Мать и мачеха
Шрифт:
Недовольство оркестра тут же было использовано ЦК партии Украины, которое давно хотело заменить дирижера по имени Натан на "своего..." И Натан Рахлин был из гениев исключен и отправлен в город Казань. Так могли поступить, конечно, только троглодиты, предпочитавшие свой гопак "всем этим ихним Равелям..."
Однако стряслось именно это. Оркестр в Казани был на таком уровне, что с ним нельзя было даже начинать. И Натан Рахлин отправился к студентам Консерватории и музыкальных училищ, отобрал талантливых и стал учить. Педагог он был, как и дирижер, самого высокого класса. Знал природу каждого инструмента, и духового и струнного. Играл и на скрипке, и на тромбоне. За год с небольшим создал
А мы с ним играли, это особенно памятно мне, симфонию Гайдна "Прощальная". С кем мы прощались? С ним? С юностью своей? С надеждами? С жизнью? Симфония чуть театрализована. Музыканты один за другим завершают свою игру и исчезают. Иногда исчезает свет, падающий на них. Иногда они неслышно уходят. И вот лишь он и я, первая скрипка. Тот, кто ушел предпоследним, оставил свою скрипку дирижеру, и Натан Рахлин завершал, вместе со мной, свою "Прощальную", которую невозможно забыть.
Надо ли говорить, что все его концерты шли с аншлагами. Его приезд в Одессу всегда был для нас праздником. И вот, когда Натана Рахлина отправили в "казанскую ссылку" или высылку, дирекция Одесской консерватории начала хлопотать в обкоме партии, чтобы им разрешили получить выдающегося педагога в дирижерский класс, оставшийся без руководителя. "Пусть приедет в Одессу", говорилось на всех собраниях в Консерватории, в Одесском оперном театре. Это было бы счастьем -- заполучить такого дирижера и преподавателя Консерватории. И вот он последовал, окончательный ответ Одесского обкома партии: "Рахлины у нас работать не будут".
Слава Богу, такое в Канаде невозможно! Уж одного этого достаточно, чтоб чувствовать себя счастливым... Как меня устроили, когда в 1981-м приехал сюда, вслед за сыном? Меня никто не устраивал, как никто и не отталкивал: здесь же нет всевластных партийных инстанций... Узнал, что в городе Китченере состоится конкурс на замещение должностей в симфоническом оркестре. Отправился в Китченер, город на канадской границе, возле Детройта. Кандидаты толпятся, человек двадцать. Почти все моложе моего сына. А мне 60. Комиссия прослушала нас. И остановила свой выбор на мне. Оклад положили 500 долларов в неделю. Я вначале решил, что ослышался. В месяц, наверное? Нет, в неделю. Боже мой! В Одессе мне, концертмейстеру оркестра с тридцатилетним стажем, платили 150 рублей в месяц. А на руки, после вычетов, 135... И я не сетовал на судьбу. Нищенствовали все вокруг. В СССР много лауреатов международных конкурсов, которые влачат жалкое существование. Зарабатывают на хлеб в глубинке, в сельских клубах, где руки порой отогреваешь дыханием. Рояли такие, словно на них рубили дрова. Бедная Татьяна объясняется с Онегиным... под клубный аккордеон. Чего только не было!.. И все равно до получки занимают десятку, трешку...
А тут вдруг пятьсот в неделю... Оказалось, что здесь это совсем невысокий оклад. Дали для "старта..." Как начинающему...
Взяли меня временно и в "Торонто-симфони". На место отпускника. На постоянное место сюда берут лишь молодняк. До тридцати... Оркестр отправлялся на гастроли в Европу, ну, и я, конечно, с ним. Для того и пригласили... Играли в Париже, Женеве, Лозанне, Цюрихе, Люцерне. Затем объехали Германию. Завершили в Вене. Точнее, это я завершил гастроли в Вене. А оркестр отбыл еще и в Прагу. На четыре дня. Я хоть и брал Прагу вместе с Красной Армией, но канадского паспорта у меня еще не было. А по временной бумажке въедешь -- так еще и не выедешь... Меня оставили в Вене, в прекрасном отеле, а затем выплатили за все дни моих прогулок по Вене, как если бы
Сколько тогда получал? Вначале 600 долларов в неделю, затем 700... За одну эту гастрольную поездку, -- а сколько их было потом!
– - только за эту заработал 22 тысячи долларов. Накупил всем подарков, себе -- кожаное пальто, которое в Одессе было для меня недосягаемым.
Сейчас я работаю в оркестре Национального балета Канады. Не весь год, правда. Круглый год балерины не танцуют. Зарплата растет...
Я часто вспоминаю своих коллег, музыкантов Одесского симфонического оркестра. Большинство из них -- специалисты высокого класса. Они могли бы здесь преуспеть. Увидеть мир, как увидел его я в своих музыкальных турне. Что им уготовлено вместо этого? Нищенство. Произвол местных властей, известных своим юдофобством. И, как моральная компенсация, давняя сентенция Сталина о том, что "последний советский человек на голову выше буржуазного чиновника, влачащего ярмо капиталистической эксплуатации..."
Ефим (Хаим) МУЛЬТЯНЕР
=>
ЗАПИСКИ ХАИМА-ПОНТОНЕРА
1. ЕВРЕЙ ДЛЯ КАЗАКА ВСЕГДА ЕВРЕЙ
Ростовский полевой военкомат собрал нас, призывников, и отправил в сторону Сталинграда. Шло более тысячи человек. Процентов девяносто -донские казаки. Чем глубже мы входили в так называемую область Войска Донского, тем сильнее чувствовалось недружелюбие станичников. Они вспоминали своих атаманов, говорили о независимости, которая не за горами... С какой стороны они ждали своей независимости, выспрашивать не было необходимости: после каждой ночевки в станице, на утреннем построении, не хватало все больше призывников. Станичники исчезали, и никто их не разыскивал.
Невдалеке от Сталинграда, примерно через десять -- двенадцать дней пешего пути, нас разделили. Тех, кто старше по возрасту, в одну группу (позже их направили в стройбаты и другие нестроевые части). Молодежь -- в другую... Не знаю, по какой причине, но представители ростовского военкомата ушли с призывниками постарше. Все документы на молодежь вручили мне и приказали вести в Большие Чепурники, в распоряжение одного из полевых военкоматов. Я стал, среди примерно четырехсот казаков и иногородних, старшим. Радости от этого не испытывал: разбегаются они, а отвечать мне. Что будет, когда я приду один, нагруженный призывными карточками разбежавшегося "Войска Донского"?
Перед последней ночевкой в станице Красноармейской разыгралась сцена, которую позднее я вспоминал не раз и при самых различных обстоятельствах. Мне удалось здесь получить разрешение на ночлег в местной школе. Стояла глубокая осень, а Сталинград -- не южный берег Крыма. Мы мерзли. Но ночлег -- это полдела. Надо было ребят накормить -- без карточек, воинских продаттестатов. Удалось убедить начальника железнодорожной столовой накормить нас обедом. Начали собирать рубли и гривенники. Оказалось, что у части ребят нет ни единой копейки. Кончились и продукты, взятые из дома. Тогда, с общего согласия, все "богачи" добавили в общую кассу по пять -десять копеек. Доложил и я свои, примерно сорок рублей, оставшихся от моей последней зарплаты инженера-дорожника. Накормили всех. По-братски.
На другой день нам предстоял переход в пятнадцать километров. Опять будет тихий голодный ропот, переходящий в громкую матерщину. Выход был один: я отложил несколько буханок, чтобы утром дать людям, вместо завтрака, по куску хлеба.
Начали укладывать сэкономленный хлеб в вещевые мешки. Делали это, естественно, открыто. Хлеб несли человек восемь -- десять. Когда ложились спать, слышу "приятные" реплики со всех сторон:
"Как всегда, вы, евреи, наживаетесь за наш счет. Мало того, что со многих собрал больше, чем стоил обед, так еще и хлеба себе набрал. Знаем мы вас" и т. д.