Мать и мачеха
Шрифт:
В бункерах у Жана Липке пряталось 42 человека. Евреи, латыши -- беглецы из батальона, украинец-военнопленный. Да еще десяток-другой беглецов считались "временными жильцами". То убегали из гетто, то возвращались туда, чтоб захватить родных и друзей. Кто подсчитает, сколько "временных" было перехвачено на улицах и убито. Полицаи и полевая жандармерия имели право стрелять на месте...
Прихода Советской Армии дожидались 37 человек, и еще четырех латвийские фашисты убили уже после прихода освободителей. 33 человека остались жить.
В начале семидесятых годов Жан Липке
Но это было гораздо позднее. Сразу после войны события разворачивались несколько иначе.
Еще и года не прошло с окончания войны, как начались странные вещи.
Увидел как-то на улице парня, с которым сидел вместе в лагере. Его звали Зямка. Зямка был высоченный, с огромными ладонями, силач, который в лагере работал кучером, возил грузы. У Зямки был веселый характер, он помогал всем, кто нуждался в помощи. Его любили. Я обрадовался: Зямка остался жить!
Бросился к нему навстречу, хотел обнять, как брата, но он прошел мимо, шепнув: "Не подходи, за мной следит КГБ".
Я решил, что Зямка от всех лагерных бед рехнулся, но прошло некоторое время, и я узнал, что Зямка получил 20 лет "за содействие врагам при уничтожении советских людей". Спустя месяц взяли Трайнина, который в лагере мыл в гараже машины и над которым немцы издевались, как хотели: пинали сапогами, загоняли под машину за то, что моет недостаточно "шнель" (быстро). Советский следователь разбил Трайнину голову металлической чернильницей. Трайнин не желал-де признаваться, что работал на гестапо. После того, как Трайнин пролежал полгода в больнице, его отправили в сибирские лагеря, на те же 20 лет... Трайнин вернулся через 10 лет, вскоре после смерти Сталина. Но, видимо, он слишком охотно рассказывал приятелям, как следователь разбил ему голову, -- однажды на улице ему снова проломили голову железной штангой.
– - Они интеллигентные люди и не любят, когда их дискредитируют.
– - Эти слова Трайнина, сказанные им в больнице, облетели всю Ригу.
Летом 1946 года пришел и мой черед познакомиться с таинственным ведомством. Никогда в жизни меня так не пугали и не шантажировали, как в эти дни. Следователь КГБ свой первый вопрос сформулировал предельно тактично. Ему было любопытно, почему немцы оставили меня в живых.
– - Ведь это нелогично, -- мягко говорил интеллигентный следователь, -буквально всех евреев немцы похерили, а именно тебя оставили на развод. Чем заслужил?!
Я понимал, что они собираются сфабриковать дело и пустить меня следом за Зямкой и Трайниным, но мое дело было очевидное: меня спас латыш Жан Липке.
Следователь раздраженно погасил папиросу, повертел ее в пепельнице и спросил, сколько я заплатил этому Липке за спасение и сколько золота он получил от меня и от других спасенных им евреев.
Следователь, капитан КГБ, коммунист, человек, как он сказал, с высшим юридическим образованием, никак не мог себе представить, что можно спасти
– - Сколько отвалил?
– - ярился он.
Я больше всего боялся: следователь проведает, что мы бежали из лагеря в немецкой форме. Кто знает, может быть, по их законам, это страшное преступление? Но следователя детали побега не интересовали. Он хотел выколотить из меня лишь одно: сколько заплатил?
И тогда я рассказал ему о Жане и семье Фишкиных.
Отец Фишкина имел двухэтажный магазин мужской одежды. Семью эту знали многие рижане, в том числе и Жан.
Одного из сыновей Фишкина убили немцы, второго Жан прятал в нашем убежище.
Когда в гетто началась "акция", которую, естественно, не объявляли (говорили, как всегда, что женщин и детей переводят в другой лагерь), мать Фишкина заподозрила неладное. Отдала Жану мешочек с фамильными драгоценностями. Жан отыскал где-то (тогда еще не у него) прятавшегося сына Фишкиных и протянул ему мешочек. Тот ни за что не хотел брать: "Найдут, мне некуда схоронить!"
Жан сказал:
– - Если ты погибнешь, а у меня останутся ценности, я себе не прощу... Может, это добро сохранит жизнь. Полицаи продажные... Других не видал!
– Фишкин спрятал мешочек в мастерских и, кто знает, возможно этим и откупился.
Очень следователь удивился. Записал. Удалился куда-то. Вернувшись, отпустил меня. Я решил, что его проняло.
Увы, спустя неделю-две КГБ провел у Липке обыск, все перевернули вверх дном, обстукивали стены, подымали полы. Искали тайник с золотом. Ничего, конечно, не нашли.
Мне было мучительно стыдно перед Липке, которого убедил ранее, что отбился от КГБ лишь потому, что рассказал о нем и его благородстве.
Три с половиной года Жан рисковал своей жизнью ежедневно, спасая евреев от уничтожения. Если бы он спас не 42 еврея, а 42 русских пленных, то ему, наверное, дали бы звание Героя Советского Союза. А он заслужил от военных властей обыск и допрос с пристрастием: "Куда девал золото?"
Не по этой ли причине арестовали Валленберга, спасшего сто тысяч евреев?
Мысль о золоте не давала покоя новым властям. В брошенных домах гетто, откуда увозили евреев на расстрел, советские гебисты вскрывали полы, ломали мебель. Куда спрятано золото?!..
Спасение евреев не считали доблестью потому, видимо, что убийство их не считалось преступлением. Так, один мой знакомый, по фамилии Вапне, узнал на улице Риги латыша, который вырезал всю его семью. Это произошло в маленьком городе и было известно всем жителям городка.
– - Ты сам видел, как резали твою семью?
– - спросили в милиции.
– - Соседи сказали. Вся улица -- свидетели.
– - Ах, соседи!..
– - Начальник милиции заявил, что коли сам лично не видел, а говоришь по слухам, то это клевета на латышский народ. И посадил его в арестантскую на две недели. Через две недели его выпустили, предупредив:
– - Попадешься еще раз за распространение слухов, так легко не отделаешься...
В Риге даже дети знали: латышей за убийство евреев не судят. Вот если убийца одновременно прикончил какого-нибудь латыша или советского военнопленного, тогда другое дело...