Мать Иоанна от ангелов

Ивашкевич Ярослав

– Неужто вы так думаете?
– тихо спросил ксендз Сурин.

– Пусть бы дьявол в какого-нибудь мужчину вселился - это еще понятно! Но почему-то он всегда с бабами... Да разве не бывает такое и без всякого наваждения? Женщина сама всегда источник зла.

– Всегда, да не всегда, - смиренно вставил ксендз Сурин.

– Да, но чаще всего. Даю слово шляхтича, - ксендз Брым был из виленских горожан, а потому всегда ссылался на слово шляхтича, - даю слово шляхтича, что Адам не ел бы яблока, кабы не Ева! На что это ему было нужно? Висело бы

это яблоко и висело, хоть сто лет, и он бы к нему не притронулся. Все наделала Ева. В женщине есть прирожденная склонность к падению...

– Но и к святости...

– Да, разумеется. Пресвятая дева - самое бесспорное тому доказательство, но как посмотришь получше вокруг, на мир наш...

– Ничего не берусь утверждать, - уже смелей возразил ксендз Сурин.
– Но вот матушка моя - кармелитка в Вильно, весьма благочестивая женщина. Были у меня две сестры монахини, обе уже скончались, и я верю, что они удостоились вечного спасения.

– Благочестивая семья, - заметил приходский ксендз.

– А я мирской жизни не знаю. Тринадцати лет решил вступить в монастырь. Было у меня одно виденье... В виленском соборе. А потом, в шестнадцать лет, вступил в братство иезуитов в Вильно. Мира я не знаю. Женщины, которых я видел вокруг себя, были только что не святые...

При этих словах он поднял глаза, светившиеся тихой нежностью, но и робостью, словно просил ксендза Брыма не говорить обо всех этих вещах, о которых он ничего не знал - и ничего не хотел знать.

– Хорошо, хорошо, дорогой отец, - как бы в ответ на его просящий взгляд сказал старый ксендз.
– Это превосходно, что ты набожен и чуждаешься дурных мыслей, - тут ксендз Брым сделал паузу, - и не знаешь, что такое женщина, - резко оборвал он.
– Но как же ты примешься за этих девиц? Провинциал прислал тебя сюда, чтобы ты изгнал нечистого духа из матери Иоанны. Тебе придется не только экзорцизмы творить, но и наставлять ее, руководить ею, учить ее молиться... Как же ты будешь это делать?

– Бог мне поможет, - опять робко прошептал ксендз Сурин.

– Да будет воля его!
– с легким раздражением молвил старик. Посмотрим. Но я думаю, что тебе предстоит пережить немало тяжелых минут.

Ксендз Брым снова встал. Поднялся и гость.

– Да, наверно, - подтвердил он, - немало тяжелых минут. Но жизнь моя, преподобный отец, от этого не станет тяжелей, чем теперь. Очень трудно мне, - прибавил он, глубоко вздыхая, - очень трудно. Бог послал мне тяжкие испытания. Молись за меня, отец.

И он схватил руку приходского ксендза. Тот смутился, даже как будто был пристыжен.

– Что могу я, грешный?
– сказал он, похлопав ксендза Сурина по плечу. Моя молитва невысоко взлетает. Но я буду молиться, буду. А что с тобою? спросил он.

Ксендз Сурин, словно бы делая над собой усилие, еще раз с трудом вздохнул.

– Я постоянно чувствую его.

– Кого? Что ты?
– с беспокойством спросил Брым.

– Лукавого. Постоянно чувствую его страшное воздействие.

– О!
–

протянул старик.

– Всегда, непрестанно! О, это ужасно!
– простонал отец Сурин.

– Надо молиться, - неискренне и смущенно посоветовал ксендз Брым.

– Молитва - единственное мое прибежище.

– Молись, капеллан, молись!

Эти слова старый ксендз произнес уже уверенней и бодрей, но все же покачал головою, как бы удивляясь или сомневаясь. В дверь вдруг ввалился Алюнь, все еще неся Крысю на закорках.

– Ой-ой!
– закричал он.
– Печка тухнет.

– Подложи, сынок, подложи дровишек, - ласково распорядился ксендз Брым.

– Ну, благослови меня, отец, - с внезапной решительностью сказал ксендз Сурин.
– Пойду в монастырь.

Он наклонился к руке старика, тот его благословил. Крыся, которую Алюнь опустил на пол, громко визжала у печки.

– Отчего ребенок кричит, Алексий?

Алюнь, не обращая внимания на вопрос хозяина, усердно греб кочергой в почернелой от сажи топке.

– А завтра королевич Якуб приезжает, - сказал он вдруг.

– Откуда ты знаешь?
– спросил ксендз Брым.

– Первые повозки уже приехали. Будет он жить у пана Ожаровского, за местечком. Да и в корчме у Янко полным-полно.

Ксендз Брым покачал головой.

– Это ради вас, пан ксендз, народ собирается.

Ксендз Сурин не слышал либо не понял. Он стоял между столом и окном прямой, как столб, задумчивый, словно прислушивался к внутреннему голосу. Старик удивленно посмотрел на него и тронул за руку.

– На отпущение грехов съезжаются, - сказал ксендз Брым.

Гость все еще как будто не понимал.

– Ну, так я пойду, - сказал он, с явным усилием отрываясь от своих мыслей. Отвесив поясной поклон, он вышел. Ксендз Брым, оставшись один, все еще качал головой.

Выйдя на улицу, ксендз Сурин увидел Казюка. Тот, очевидно, поджидал его.

– Юрай уже уехал, - сказал Казюк, - а я хочу проводить вас, пан ксендз.

– Благодарю, - ответил ксендз Сурин, - теперь я и сам найду.

– Но так пристойнее будет вам ходить, не одному, - молвил Казюк.

Ксендз улыбнулся.

– Мне все равно.

– Зато нам не все равно. Я всегда буду вас сопровождать, пан ксендз. Ладно?

– Ладно, Казюк, - засмеялся ксендз.
– Впрочем, я как войду в монастырь, так выходить буду не часто.

– К нам не зайдете, пан ксендз? Мы люди хорошие.

– Все?

– Ох, может, и не все. Но пока не настал вечер, никто не знает, каков был день.

Они прошли через вертушку и остановились перед монастырской калиткой, рядом с костелом. Казюк указал ксендзу на звонок.

– Вот здесь, - сказал он.
– Отворит вам такая славная сестра, Акручи звать ее. Она тут лучше всех...

Ксендз Сурин минуту помешкал.

– Прошу вас, пан ксендз, позвоните, - сказал Казюк.

– Ах да, - смущенно спохватился ксендз и потянулся к звонку. Осенив себя крестом, он дернул за веревочку.